Об интересной беседе Санчо с Дон-Кихотом.
Храбрец бежит от врагов только в тех случаях, когда они недостойны того, чтобы он с ними сразился, и когда он сознает, что сила и жизнь его нужны для более великого дела. Дон-Кихот доказал это, когда спешил скрыться от разъяренной толпы, забыв даже о своем оруженосце, который оставался во власти неприятелей. К счастью, однако, и Санчо удалось выбраться благополучно из толпы. Почти лежа на своем Длинноухе, он мчался за своим господином. Догнавши его, он еле живой упал прямо к ногам его коня. Рыцарь поспешно спустился на землю, чтобы осмотреть предполагаемые раны Санчо, но, найдя его невредимым, с неудовольствием сказал ему:
— Что тебе вздумалось удивлять этих людей своим глупым ревом? Разве можно говорить о веревке в доме повешенного? Благодари Бога, Санчо, что ты еще так дешево отделался за свою дурацкую выходку.
— Я ничего не могу теперь возразить на это, ваша милость, — пропищал слабым голосом Санчо. — Мне кажется, будто я говорю не языком, а плечами и спиной, которые у меня сильно болят. Могу только доложить вашей милости, что я теперь на веки-вечные закаялся реветь, но зато узнал, что странствующие рыцари имеют обыкновение убегать и оставлять своих оруженосцев на произвол врагов.
— Отступать — не значит убегать, Санчо, — возразил Дон-Кихот. — Храбрость, не основанная на благоразумии, является только дерзкою отвагой, а подвиги отважного скорее можно приписать удаче, чем его мужеству. Я сознаюсь, что отступил, но не соглашаюсь с твоим обвинением в бегстве. В этом я следовал примеру многих храбрых рыцарей, сберегавших себя для более важных дел. История полна подобными примерами. Но так как перечисление их в настоящую минуту не доставит тебе никакой выгоды, а мне удовольствия, то я оставлю это до более удобного времени.
При помощи Дон-Кихота оруженосец снова уселся на своего осла, а Дон-Кихот опять взгромоздился на Росинанта, и оба шагом стали пробираться в лес, видневшийся в некотором расстоянии. Впереди задумчиво ехал рыцарь, а за ним, кряхтя и охая, тащился оруженосец.
Слыша раздирающие души вздохи, испускаемые Санчо, рыцарь наконец обернулся и осведомился о причине этих вздохов. Санчо ответил, что вздыхает от страшной боли, чувствуемой им в спине и плечах.
— Будь доволен тем, что не болят и остальные части тела, по которым не прошлась дубина, — утешал Дон-Кихот.
— Покорно благодарю вашу милость за это утешение, — проворчал Санчо. — Уж вы скажете! Только еще недоставало, чтобы болели те места, по которым меня не били! Не даром, видно, говорится, что чужая боль не чувствуется... Ох, Господи, вот каторжная-то жизнь!.. За что меня сегодня вздули? Ей-Богу, не понимаю!.. Нет, ваша милость, я теперь с каждым днем все яснее и яснее вижу, что мне ничего путного не дождаться у вас на службе! Сегодня палками избили, а завтра, того и жди, опять на одеяле начнут подбрасывать, потом и без головы, того гляди, останешься. Я дурак и неуч, и потому во всю жизнь не сделаю ничего особенно умного, а все-таки думаю, что лучше мне вернуться домой кормить жену да воспитывать детей, как Бог пошлет, чем таскаться за вашею милостью по пустыням, где подчас не найдешь и глотка воды, не говоря уж о хлебе насущном. Только в одном и раздолье: отмеривай себе на ночлег земли сколько хочешь и валяйся на ней во все свое удовольствие! В этом запрета нет... Ах, как бы я рад был услыхать, что выдумавшего это проклятое странствующее рыцарство сожгли живьем и четвертовали того болвана, который захотел быть оруженосцем у первого из тех дураков, какими, наверное, были в старину все странствующие рыцари! О нынешних я ничего не говорю, потому что ваша милость изволите принадлежать к их числу, а мне хорошо известно, что вы самого черта перещеголяете, когда на то пойдет...
— Ну, пошла мельница в ход! — перебил Дон-Кихот. — Судя по тому, как бойко опять заработал твой язык, Санчо, ты перестал чувствовать боль, на которую жаловался. Я этому очень рад и разрешаю тебе болтать все, что тебе взбредет в голову, хотя мне и неприятно слушать твои глупости. Я готов на какое угодно самопожертвование, лишь бы ты не страдал. Что касается твоего желания возвратиться домой, то я тебя не удерживаю — сделай милость, поезжай, мой друг. Мои деньги у тебя; сосчитай, сколько времени ты в дороге, сколько тебе, по твоему мнению, следует получить за каждый день, и рассчитай сам себя. Поверь, что спорить с тобой из-за лишнего мараведиса я не буду.
— Когда я служил у Фомы Караско, отца Самсона Караско, которого ваша милость знаете, то получал два экю в месяц, кроме харчей, — сказал Санчо. — Я не знаю, сколько могу получить у вашей милости, зато отлично знаю, что служить оруженосцем странствующего рыцаря гораздо тяжелее, чем быть работником в поле. Хоть и трудненько бывает целый день гнуть спину в поле, мокнуть под дождем или печься на солнце, зато вечером всласть поешь, а ночью поспишь на постели. Ни того ни другого у вашей милости я не видал, если не считать нескольких прекрасных дней, проведенных нами у дона Диего де-Миранда да угощения Камахо Богатого, — дай Бог ему здоровья!.. Впрочем, и у Базилио Бедного мне жилось не худо. А все остальное время спал я на голой земле, подверженный, как вы говорите, всем немилостям Неба, питался черствым хлебом да завалящими обгрызочками сыра, пил одну воду из ручейков, а то и прямо из болотных луж, попадавшихся нам но дороге.
— Ну, положим, все это правда, так сколько же я должен дать тебе за все эти неслыханные лишения лишнего против Фомы Караско? — спросил рыцарь.
— Если ваша милость прибавите мне к двум экю, которые я получал у Караско, два реала в месяц, то я буду вполне доволен, — ответил Санчо. — Это, впрочем, только за мои труды, а за то, что вы мне обещали остров, но не дали его, не мешало бы вам прибавить еще шесть реалов в день.
— Хорошо, — проговорил Дон-Кихот. — Сегодня, если я не ошибаюсь, двадцать пятый день нашего путешествия. Сосчитай, сколько тебе Следует и получи все из моих денег.
— Пресвятая Дева! — воскликнул Санчо. — Вы, должно быть, не поняли меня. Ведь за остров мне следует получить с вашей милости с того самого дня, как вы обещали мне его...
— Да? Ну, сколько же прошло времени с тех пор? — хладнокровно осведомился Дон-Кихот.
— Да годков двадцать прошло, ваша милость. Может, я ошибаюсь денька на три, да это не важно; я за тремя днями не гонюсь: пусть они идут в вашу пользу; где наше не пропадало!
Тут уж и Дон-Кихот не мог больше выдержать: обернувшись к своему жадному оруженосцу, он презрительно посмотрел на него и, качая головою, укоризненно сказал:
— Фу, какой ты лгун, Санчо! — Всего моего странствования с тобою, считая и время, проведенное мною в Сиерре-Морене, было два месяца, а ты говоришь — двадцать лет! Ты хочешь, как я вижу, оставить себе все мои деньги, находящиеся в твоем кармане. Что ж, бери их, и дай Бог, чтобы они принесли тебе пользу! Я охотно останусь без единого обола, лишь бы избавиться от такого жадного оруженосца, как ты. Но только скажи мне, бессовестный нарушитель всех законов, предписанных оруженосцам странствующим рыцарством, — скажи, где ты видел, чтобы оруженосец торговался с рыцарем и говорил, что ему следует столько-то за службу и столько-то за неисполненное Фортуною обещание? Войди, углубись в великое море рыцарских историй! Если ты откроешь там, что какой-нибудь оруженосец думал и поступал так, как ты, то я позволю тебе пригвоздить то место, в котором это будет сказано, к моему лбу и сверх того дать мне четыре полновесных оплеухи! Теперь же поворачивай своего осла и убирайся домой! Со мною ты более не сделаешь ни одного шага... О, хлеб, дурно заслуженный! О, награды, обещанные недостойному! О, человек, более похожий на скота, чем на существо разумное! В ту самую минуту, когда я намерен был поднять тебя на такую ступень, что все стали бы называть тебя сеньором, ты решился оставить меня! Ты уходишь, а я только что было решил сделать тебя правителем лучшего острова в мире! Но мед, действительно, создан не для ослов, как ты сам не раз говорил. А ты был ослом, ослом и останешься, ослом и умрешь! И умрешь-то ты раньше, чем успеешь сам убедиться, что ты скотина. Убирайся с глаз моих!
Санчо не сводил глаз с Дон-Кихота, пока тот обращал к нему эти горькие упреки, и наконец почувствовал такое раскаяние, что громко заплакал и жалобно произнес:
— Добрый мой господин, ваша правда: мне недостает только хвоста, чтобы быть вполне ослом! Если ваша милость привяжите мне этот хвост, я скажу, что так и следует, и стану служить вам во все дни моей жизни вместо осла. Теперь же простите мне, сжальтесь над моей юностью! Ничего я, ваша милость, не знаю и не понимаю, а если так много болтаю, то не со злым умыслом, а просто так, сдуру. Но «кто грешит и кается, тот к Богу обращается». Простите окаянного!
— Я был бы очень удивлен, Санчо, если бы ты на этот раз обошелся без поговорки, — сказал Дон-Кихот. — Ну, Бог с тобою, я прощаю тебя; но только с условием, чтобы ты исправился и не выказывал столько алчности. Вооружись мужеством и терпением и будь уверен, что рано или поздно, а все-таки получишь такую награду, какой ты и во сне не видал.
Санчо торжественно обещал выполнить это условие, и мир между ним и Дон-Кихотом был восстановлен.
В это время они въехали в лес, где спешились и расположились под деревьями отдохнуть. Санчо спал плохо против обыкновения, благодаря дубине, прогулявшейся по его спине и плечам, а Дон-Кихот несколько времени глубоко вздыхал, предавшись любовным мечтам. Однако в конце концов оба заснули и проспали до самого утра, когда пустились в дальнейший путь, спеша к берегам славного Эбро. На месте назначения с ними приключилось то, что будет рассказано в следующей главе.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2025. Произведения русской и зарубежной классической литературы бесплатно, полностью и без регистрации.
Обратная связь