о странном приключении доблестного Дон-Кихота с храбрым рыцарем Зеркал.
Ночью после того дня, в который произошла встреча с «колесницей смерти», Дон-Кихоту и Санчо пришлось снова проезжать лесом. Они и остановились в этом лесу, чтобы закусить и отдохнуть. С трудом прожевывая громадный кусок холодного жаркого, Санчо глубокомысленно заметил:
— Хорошо, что я не польстился на обещанную мне вашею милостью добычу, которая досталась бы вам при первой драке, а предпочел ей трех жеребят. Все-таки, как хотите, лучше иметь синицу в руке, чем журавля в небе. Ну, какая могла быть добыча от этих комедийных чертей?
— Добыча была бы прекрасная, Санчо, — сказал Дон-Кихот: — я сорвал бы с императора его золотую корону, а у Купидона вырвал бы из спины его пестрые крылья и отдал бы их. тебе.
— Много стоят эти комедиантские короны или скипетры! — с пренебрежением воскликнул Санчо. — Кто же не знает, что они или бумажные, или, в лучшем случае, из выкрашенной в желтую краску жести!
— Это верно, Санчо, в комедиях все поддельное; да иначе и быть не может. Но тем не менее следует относиться сочувственно как к самым комедиям, так и к тем, кто их представляет и сочиняет. Комедии служат ко благу государства, потому что являются как бы зеркалом, в котором отражается вся жизнь в её настоящем виде. Ни что другое не может так ясно показать нам разницу между тем, что мы есть, и тем, чем должны бы быть, раз мы называемся людьми. Разве тебе самому не приходилось видеть на сцене всевозможных лиц: королей, епископов, рыцарей, дам? Один играет фанфарона, другой — обманщика, третий — солдата, тот — купца, этот — влюбленного сумасброда, — словом, каждый из труппы играет ту роль, к которой он больше подходит или какая ему навязана. А по окончании пьесы, когда сняты костюмы, все актеры становятся обыкновенными людьми.
— Видел я все это, — пробурчал Санчо, уплетая теперь за обе щеки ветчину, в то время как увлекшийся беседою Дон-Кихот почти ни до чего не дотрагивался.
— То же самое делается и в настоящей жизни, — продолжал рыцарь. — Одни бывают королями, другие епископами, третьи еще чем-нибудь, и все разнятся друг от друга; но как только каждый отыграет свою роль, то есть когда пьеса, называемая жизнью, окончится, смерть срывает, со всех ту мишуру, которая составляла их различие, и делает их равными в могиле.
— Прекрасное сравнение, — вскричал Санчо, — хотя я слышу его уже не в первый раз. Это то же самое, что при шахматной игре: пока игра продолжается, каждая фигура имеет свое особенное значение, но когда игра окончилась, все фигуры смешиваются, опрокидываются и бросаются как попало в ящик или в мешок, как люди после смерти — в землю.
— С удовольствием замечаю, что с каждым днем ты становишься все умнее и даже красноречивее, Санчо, — проговорил Дон-Кихот.
— Будучи в таком близком соседстве с вашим умом, должен же я был хоть что-нибудь позаимствовать от него, — с важностью произнес Санчо. — Сухая и бесплодная земля делается мягкою и приносит прекрасные плоды, если удобрять и обрабатывать ее. Я хочу сказать, что беседы вашей милости удобрили мой сухой и бесплодный ум, и мое пребывание в вашем обществе обработало его. Надеюсь, что он теперь начнет приносить хорошие плоды, которые все будут улучшаться со временем, если только опять по какому-нибудь непредвиденному случаю не засохнет нива моего мозга.
Дон-Кихот с улыбкою слушал, как высокопарничает его оруженосец, но он хорошо знал, что тому ничего не стоило с вершины умничанья вдруг ввергнуться в бездонную пропасть невежества. Обыкновенно Санчо любил выезжать на пословицах и поговорках, которые и применял иногда, как говорится, ни к селу ни к городу.
Беседа Дон-Кихота с его оруженосцем продолжалась до тех пор, пока Санчо, продолжая высокопарничать, не заявил, что желает «закрыть занавеси своих глаз». Длинноух давно уже был разнуздан и пущен на траву. По распоряжению Дон-Кихота, Росинант никогда вполне не разнуздывался, — только сбруя немного ослаблялась на нем во время остановок, — так чтобы он в любую минуту был готов к услугам своего господина для совершения подвигов, входящих в круг обязанностей странствующего рыцаря. Несмотря на такую разницу в положении, Росинант и осел Санчо были удивительно дружны между собою; они никогда не упускали случая потереться друг о друга, и даже спали постоянно рядом, положив голову один на другого. Это были настоящие Орест и Пилад, которых, к стыду человечества, почти уж более не встречается между людьми. Пусть не обижаются читатели на меня за то, что я осмеливаюсь проводить сравнения между людьми и животными. Не даром Плиний Старший говорит нам, что люди многому научились от животных, как, например, от собак — признательности, от журавлей — бдительности, от муравьев — предусмотрительности, от слонов — стыдливости, от лошадей — верности и т. п.
Но обратимся к нашим героям. Санчо растянулся под развесистым пробковым деревом, а Дон-Кихот расположился под громадным дубом. Едва рыцарь успел погрузиться в сладкий сон, как внезапно раздавшийся где-то вблизи шум разбудил его. Вскочив на ноги, Дон-Кихот внимательно начал прислушиваться и приглядываться, чтобы узнать причину шума, и увидел в нескольких шагах от себя двух всадников. Один из них соскочил с седла и при свете луны осмотрелся кругом.
— Сойди с лошади и ты, — сказал этот незнакомец другому. — Это место изобилует травой для наших животных, кроме того, оно достаточно пустынно и тихо для того, чтобы я мог без стеснения предаться моим любовным размышлениям.
Проговорив эти слова, незнакомец бросился на землю, причем зазвенело вооружение, которым он был покрыт, из чего Дон-Кихот мог заключить, что это тоже какой-нибудь странствующий рыцарь. Обрадованный этим открытием, Дон-Кихот подошел к своему оруженосцу, не без труда разбудил его и прошептал ему на ухо:
— Санчо, у нас в виду новое приключение.
— Дай-то Бог! — зевая во весь рот, произнес Санчо. — Но где же это приключение?
— А взгляни-ка направо, мой друг, и ты увидишь распростертого на земле рыцаря в полном вооружении. Судя по некоторым его словам, которые я слышал, и по той стремительности, с какою он бросился на землю, он должен быть истерзан душевными страданиями.
— Так в чем же, ваша милость, вы находите тут приключение? — недоумевал Санчо.
— Я и не говорю, что это прямое приключение, а только начало к нему, — ответил Дон-Кихот. — Многие приключения начинаются очень просто... Кажется, он настраивает какой-то струнный инструмент — лютню или мандолину... Слышишь? Откашливается... должно быть, готовится петь...
— Да, и то, — сказал Санчо, приподнимаясь с своего места. — Это, наверное, влюбленный.
— Нет ни одного странствующего рыцаря, который не страдал бы любовною тоской, — заметил Дон-Кихот. — Но послушаем, что он будет петь, тогда и узнаем, что у него на душе. От избытка сердца глаголят уста.
Действительно, немного спустя неизвестный рыцарь, которого мы назовем рыцарем Леса, заиграл на мандолине и запел довольно порядочным голосом следующий сонет:
«Начертите мне, сеньора, своею волей линию, которою я должен следовать, и поверьте, что я ни на одну точку не отклонюсь от неё.
«Если вы желаете, чтобы я умер, скрыв свои муки, считайте меня уже умершим; а если вам угодно знать мои страдания, то я готов заставить язык любви рассказать вам о них.
«Подчиняясь неумолимым законам любви, моя душа то превращается в мягкий воск, то в твердый алмаз.
«Пишите на мягком, высекайте на твердом все, что внушит вам ваша прихоть: клянусь, все будет сохранено во мне навеки!..»
Рыцарь Леса оборвал свое пение тяжелым стоном, как бы вырвавшимся из глубины его души, но через несколько мгновений вскричал жалобным и измученным голосом:
— О, прекраснейшая и неблагодарнейшая женщина в мире! Как можешь ты, светлейшая Кассильда Вандальская, допустить, чтобы плененный тобою рыцарь погибал в тяжких трудах вечного странствования! Не довольно ли того, что я вынудил признать тебя первою красавицей в мире всех рыцарей Наварры, Леоны, Тартезии, Кастилии и, наконец, даже Ламанча?
— О, что касается рыцарей ламанчских, то это он лжет, неправда ли, Санчо? — прошептал возмущенный Дон-Кихот. — Я сам принадлежу к числу ламанчских рыцарей, но никогда не признавал красоты какой-то Кассильды Вандальской; да и быть этого не может: я никогда не позволил бы себе так оскорбить свою собственную даму!.. Этот рыцарь положительно лжет, Санчо... Но, послушаем, что он еще откроет нам.
— Конечно, послушаем, ваша милость; ведь он только что начал и, кажется, не намерен скоро кончить, — проговорил Санчо.
Однако наши герои ошиблись: услыхав голоса разговаривавших, рыцарь Леса прекратил свои жалобы, привстал и спросил громким, хотя и весьма сдержанным голосом:
— Кто там? Какие люди: счастливые или несчастливые?
— Несчастливые! — ответил Дон-Кихот.
— В таком случае приблизьтесь ко мне, представляющему собою воплощение печали и страдания, — продолжал рыцарь Леса.
Вежливость и скорбный голос незнакомца располагали в его пользу Дон-Кихота, который в сопровождении Санчо тотчас же подошел к нему.
Рыцарь Леса сделал шаг навстречу к Дон-Кихоту, взял его за руку и произнес:
— Садитесь, сеньор. Я догадываюсь, что вы странствующий рыцарь по одному тому, что нашел вас здесь, в этой пустыне, которую в ночную пору едва ли изберет своим приютом человек обыкновенный.
— Да, сеньор, вы не ошиблись; я, действительно, странствующий рыцарь, — ответил Дон-Кихот. — Хотя в моей душе навсегда поселились горе и скорбь, тем не менее она еще доступна сочувствию к страданиям ближних. Из того, что вы сейчас пели, я заключил, что ваши страдания проистекают от любви к той прекрасной и неблагодарной особе, имя которой таким горьким воплем вырвалось из ваших уст.
Усевшись рядом на траве, оба рыцаря начали беседовать таким дружеским тоном, что никому не могло прийти и в голову, что скоро у них явится желание перерезать друг другу горло.
— Скажите, пожалуйста, — проговорил, между прочим, рыцарь Леса, — не влюблены ли ивы?
— К несчастию, да, — сознался Дон-Кихот. — Я сказал «к несчастию», хотя любовь, обращенная на предмет вполне достойный, может принести скорее добро, чем зло.
— Да, — сказал рыцарь Леса, — это было бы верно, если бы презрение любимого предмета не затемняло наш рассудок до такой степени, что в сердце невольно закрадывается что-то в роде жажды мести.
— Моя дама никогда не выказывала мне презрения, — подхватил Дон-Кихот.
— Этого и быть не может, — вмешался Санчо: — наша дама кротка как овечка и мягка как масло.
— Это ваш оруженосец? — спросил рыцарь Леса, только теперь обративший внимание на Санчо.
— Да, оруженосец, — ответил Дон-Кихот.
— В первый еще раз вижу оруженосца, который осмеливается говорить в присутствии своего господина, — заметил рыцарь Леса. — Вот, например, мой: во все время, пока мы тут беседуем, он даже губ не разжимал.
— Ну, а я говорил, — задорно сказал Санчо, — и всегда буду говорить, даже при... Впрочем, и я могу молчать когда нужно, — поспешно прибавил он, взглянув на вспыхнувшее гневом лицо Дон-Кихота.
— Вот что, дорогой сотоварищ но оружию, — произнес рыцарь леса, схватив Дон-Кихота за руку, — удалимся в другое место, где бы мы могли побеседовать без всякой помехи, а наших оруженосцев оставим здесь: им не все следует знать, о чем говорят их господа.
— Напрасно ваша милость приравнивает меня к обыкновенным оруженосцам, — обиженным тоном произнес Санчо. — А чтобы вам не беспокоиться, лучше мы сами уйдем в другое место.
С этими словами он отвел другого оруженосца в сторону, и вскоре между слугами возникла такая же оживленная беседа, какую вели их господа.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2025. Произведения русской и зарубежной классической литературы бесплатно, полностью и без регистрации.
Обратная связь