о том, как Санчо ухитрился очаровать Дульцинею, и о других смешных и правдивых приключениях.
Приступая к этой главе, автор оговаривается, что он хотел было обойти молчанием тот эпизод, который в ней описывается, из опасения быть обвиненным в преувеличении, так как сумасбродство Дон-Кихота здесь превзошло всякие границы. Но, в качестве добросовестного историка, он решил описать все, как было, ничего не убавляя и не прикрашивая, твердо надеясь на убедительность самой истины.
Сделав эту оговорку, Бен-Энгели продолжает свое повествование обычным порядком.
Когда Дон-Кихот улегся в лесу, он сказал Санчо:
— Поезжай, сын мой, обратно в Тобозо, и не потеряй головы, когда очутишься перед солнцем красоты, которое суждено лицезреть тебе, счастливейшему из всех оруженосцев в мире. Собери всю силу своей памяти, чтобы запомнить, как примет тебя несравненная Дульцинея, какая перемена произойдет в её лице, пока ты будешь докладывать ей о моем желании получить её одобрение на задуманные мною подвиги. Заметь, не смутится ли и не покраснеет ли она при моем имени. Если она во время твоего доклада будет восседать на своем роскошном возвышении, то обрати внимание, не задвижется ли она в беспокойстве на подушках кресла, а если она примет тебя стоя, то не будет ли переступать с ножки на ножку. Наблюдай и то, не станет ли она по нескольку раз повторять своих слов, не переменит ли их из сладких в горькие или из кислых в медоточивые. Гляди, не поднимет ли она свои прелестные ручки, чтобы поправить прическу, хотя божественные её волосы и будут в совершеннейшем порядке. Вообще, сын мой, заметь в точности все её движения, слова и действия, чтобы передать мне все до мельчайшей подробности. Нужно тебе знать, Санчо, что мысли влюбленных вернее всего выражаются в их непроизвольных движениях в то время, когда с ними говорят о предмете их тайной любви... Ну, отправляйся же, мой друг. Да будут твоими спутниками счастие и удача, которые отвернулись от меня! Не задерживайся в пути, старайся возвратиться как можно скорее к твоему злополучному господину, покинутому в этой безотрадной пустыне.
— Будьте покойны, ваша милость, — ответил оруженосец, — я живо слетаю в город и обратно. Если я ночью не мог найти дворца госпожи Дульцинеи, зато теперь, днем, отыщу его без всякого труда, и сделаю все, как вы мне приказывали. Вы сами только не огорчайтесь раньше времени, господин моей души. Припомните поговорки: «Крепкое сердце ломает несчастие» и «Где сало, там и крючок для того чтобы повесить его». А то еще говорят: «Где всего меньше ожидаешь, там и выскакивает заяц»...
— Ты так удивительно кстати приводишь свои пословицы, Санчо, — сказал Дон-Кихот, — что мне ничего более не остается, как просить Провидение, чтобы они оправдались на мне. Однако поезжай же, мой друг.
Санчо повернул своего осла и рысцой стал выбираться из леса между стволами редких деревьев. Едва он скрылся из виду, как его господин, которому вовсе не хотелось спать, снова сел на Росинанта, мирно щипавшего возле него траву, оперся на древко копья и погрузился в тяжелые размышления.
Между тем и Санчо был не весел. Доехав до опушки леса, он сошел с осла, сел под дерево и начал сам с собою следующий диалог:
«Скажи-ка мне теперь, друг мой, Санчо, куда ты едешь? Осла, что ли, едешь искать, которого потерял?
«Нет, — ответил он сам себе.
«Так кого же ты едешь искать?
«Еду отыскивать принцессу, в которой, — как говорит мой господин, — сидит солнце красоты и всех небесных звезд.
«А где же ты думаешь найти это чудо, Санчо?
«Где? — В городе Тобозо.
«Хорошо. А кем послан ты к этой принцессе, в которой сидит солнце?
«Знаменитым рыцарем Дон-Кихотом Ламанчским, который исправляет несправедливость, дает пить голодающим и кормит жаждущих, т.-е., кажется, не так... Ну, да это все равно!
«Отлично. Но известно ли тебе жилище этой принцессы, Санчо?
«Господин мой говорит, что она должна жить в царском дворце или в каком-то альказаре.
«А видел ли ты когда-нибудь эту даму?
«Нет. Не только я, но даже и сам мой господин никогда не видал её.
«Что-то не слыхать, чтобы в Тобозо были такие дворцы, поэтому искать их там — все равно, что искать рыб в лесу. Чего доброго, жители Тобозо еще подумают, что ты смеешься над ними, когда будешь расспрашивать их о дворцах, которых у них нет; возьмут да и переломают тебе все ребра, чтобы ты другой раз не совался к ним с такими шутками.
«Ах, я несчастный! — возопил Санчо, представив себе эту перспективу. — Что же я теперь буду делать? И дернул меня черт сунуться в это дело!.. Ну, как я теперь из него выпутаюсь?»
Несколько времени Санчо просидел как убитый, а потом вдруг просиял и вскричал:
«Чего я, однако, нос-то повесил? Нет такого зла на свете, которого нельзя бы исправить... хотя бы смертью, ведь её все равно никому не миновать! Положим, умирать мне вовсе еще не хочется; авось, и без этого обойдется пока, надо только хорошенько мозги в ход пустить. Ведь, говоря по правде, мой господин совсем сумасшедший, да и я сам немного умнее его... пожалуй, даже еще безумнее, раз я связался с ним и служу ему. Не даром пословица говорит: «Скажи мне, с кем ты водишься, и я скажу тебе, кто ты». Что он помешанный — видно из того, что он постоянно принимает одно за другое: черное за белое, белое за черное, ветряные мельницы — за великанов с руками, длиною в несколько миль, простых мулов — за дромадеров, деревенские корчмы — за замки, бараньи стада — за армии вооруженных турок ИЛИ каких-то там еще неверных, — словом, все в таком роде. А раз у него такая манера видеть все не так, как оно есть на самом деле, а как ему кажется в его мечтаниях, то мне ничего не будет стоить выдать ему за Дульцинею первую попавшуюся крестьянскую девку или бабу. Если он сразу не поверит, я начну божиться, что это правда, а если и тогда не поверит, побожусь еще пуще, и так буду стоять на своем, что ничего он со мной не поделает. Не понравиться ему Дульцинея — тем лучше: перестанет думать о ней, не будет и меня к ней посылать... Впрочем, может быть, он заберет себе в голову, что какой-нибудь злой волшебник на смех ему превратил принцессу в крестьянку... Ну, да там видно будет, а пока что полежу здесь часика два-три; может быть, на мое счастие и приплетется сюда какая-нибудь особа женского пола, которую удастся мне уговорить разыграть Дульцинею, а то, может, и по другому устрою, чтобы пустить своему господину пыль в глаза».
Успокоившись на этом решении, Санчо свернулся калачиком и через несколько минут захрапел. Проспал он до тех пор, пока не был разбужен топотом копыт и громким говором женских визгливых голосов. Протерев глаза, он увидел приближавшихся к тому месту, где он лежал, трех крестьянок, верхом на ослах или ослицах (вернее всего, что на ослицах, так как крестьянки предпочитают ездить на них). Не долго думая, Санчо вскочил на своего Длинноуха и поскакал назад к Дон-Кихоту. Он нашел рыцаря сидящим на коне, вздыхающим на весь лес и изливающимся в любовных жалобах.
— Ну, что, друг Санчо? — поспешно спросил рыцарь, как только подъехал к нему оруженосец, — каким цветом прикажешь мне отметить этот день: черным или белым?
— Советую вам, ваша милость, отметить его красными буквами, какими пишутся в важных бумагах слова, на которые хотят обратить особенное внимание, — ответил Санчо.
— Значит, ты привез мне добрые вести? — продолжала, повеселевший Дон-Кихот.
— Очень хорошие, ваша милость! Вам остается только пришпорить Росинанта и ехать навстречу госпоже Дульцинее, которая с двумя своими прислужницами едет вслед за мною к вашей милости, — храбро врал Санчо.
— Пресвятая Дева! — воскликнул Дон-Кихот. — Что ты говоришь, Санчо?.. О, заклинаю тебя, не обманывай меня! Не старайся ложною радостью усладить мою неложную тоску!
— Помилуйте, ваша милость, какой же мне расчет обманывать вас, тем более, когда вы сейчас же и узнали бы мою ложь? — возразил Санчо. — Поезжайте скорее за мной, сеньор, и вы увидите вашу госпожу принцессу, разодетую и разубранную, как подобает по её высокому званию. Не только она сама, но и её прислужницы, или как их там называют, завернуты в парчу и с верха до низа усыпаны золотом, жемчугом, алмазами и рубинами. Волосы у них распущены по плечам и развеваются по ветру точно солнечные лучи. Сидят они на пегих разноходцах, которые выступают так важно, что приятно глядеть.
— Ты, вероятно, хочешь сказать «иноходцах», Санчо?
— А разве не все равно, что разноходцы, что иноходцы, ваша милость?.. Да и на чем бы они ни сидели, сразу видно, что это очень высокородные дамы, в особенности госпожа принцесса, которая может свести с ума кого угодно, — немилосердно сочинял Санчо.
— Так едем же, сын мой! — вскричал Дон-Кихот. — В награду за эту великую и неожиданную радость, которую ты мне доставил, обещаю отдать тебе самую богатую добычу, какую только добуду в первом же деле; а если тебе этого мало, то я прибавлю к ней еще тех трех жеребят, которых в нынешнем году должны принести мои три кобылы, как ты сам знаешь.
— Буду лучше надеяться на жеребят, — радостно сказал Санчо, целуя руку своего господина. — Неизвестно еще, будет ли какая добыча в первой драке.
При этих словах всадники выехали на ту дорогу, по которой ехали крестьянки. Взглянув вдоль всей дороги и не видя никого, кроме этих крестьянок, Дон-Кихот встревоженным голосом спросил Санчо, не уехали ли дамы опять назад.
— Как, назад?! — вскричал оруженосец, — Разве у вашей милости глаза ушли в затылок, что вы не видите подъезжающих к нам госпож, сияющих подобно полуденному солнцу?
— Никаких госпож я не вижу, Санчо, — сказал Дон-Кихот. — Вижу только трех крестьянок на серых ослицах.
— Чур меня, наше место свято! — крикнул Санчо, крестясь. — Может ли быть, чтобы белые как снег разноходцы, или как их там по-вашему, казались вам простыми серыми ослицами!.. Провалиться мне на этом самом месте, если это ослицы!
— Уверяю тебя, друг мой, что это такие же настоящие ослицы, как я — Дон-Кихот, а ты — Санчо Панца! — в свою очередь кричал рыцарь. — По крайней мере они представляются мне такими.
— Господь с вами, ваша милость, что вы изволите говорить! Протрите лучше глазки и поклонитесь даме вашего сердца, которая около вас и, конечно, не решается первая заговорить с вами, — убеждал Санчо.
Видя, что его господин не трогается с места и только в недоумении таращит глаза, он сошел с осла, опустился на колени перед той крестьянкой, которая была впереди (они все три остановились, чтобы поглазеть на странную фигуру Дон-Кихота), и проговорил:
— Королева, принцесса и герцогиня красоты, да соблаговолит ваша высокая милость оказать вашу благосклонность вашему пленнику-рыцарю, который, как вы видите, сам не свой, ослепленный сиянием вашего светлого лица! Я — Санчо Панца, его оруженосец, а он — беглый и бродячий рыцарь Дон-Кихот Ламанчский, прозванный рыцарем Печального Образа.
Услыхав речь Санчо, Дон-Кихот тоже сошел на землю и опустился на колени, глядя смущенным и недоумевающим взором на ту, которую Санчо величал королевой, принцессой и герцогиней.
Видя в ней только крестьянку, да еще очень невзрачную, с грубым, оплывшим лицом, едва заметным носом и бессмысленно вытаращенными, точно оловянными, глазами, он совсем растерялся и не знал, что сказать. Крестьянки, со своей стороны, в высшей степени были удивлены видом этих двух так сильно разнившихся друг от друга мужчин, стоявших в пыли перед ними на коленях и мешавших им продолжать путь. Наконец та, которая была впереди, хриплым волосом крикнула:
— Чего вы пристали к нам, подлые лесные бродяги! Посторонитесь, дайте дорогу! Некогда нам тут с вами нежности разводить!
— О, принцесса! — восклицал Санчо, закатывая глаза под лоб. — О, всемирная госпожа Тобосская! Неужели ваше великодушное сердце не чувствует сострадания к склонившемуся перед вашим присутствием во прах столпу и славе странствующего рыцарства?
— Да это какие-то сумасшедшие, убежавшие из дома безумных! — взвизгнула другая крестьянка, ехавшая вслед за первою. — Убирайтесь от нас, если не хотите, чтобы мы вас вздули! Или вы воображаете, что мы не сумеем справиться с такими, как вы?
— Встань, Санчо, — произнес Дон-Кихот. — Я вижу, что судьба еще не насытилась моим злополучием и закрывает мне все пути, по которым могла бы проскользнуть к моей жалкой душе радость... А ты, божественное соединение всех добродетелей, — продолжал он, обращаясь к первой крестьянке, — граница человеческих достоинств, ты — единственный бальзам моего истерзанного сердца, поклоняющегося тебе! Злобный волшебник, преследующий меня, накинул на мои очи мрачный покров, сквозь который ты со своею несравненною красотой и небесным станом кажешься мне превращенною в простую, лишенную всех прелестей крестьянку. Впрочем, может быть, он превратил и мое лицо в морду какого-нибудь безобразного вампира, чтобы устрашить твои небесные глаза... Но тем не менее молю тебя: взгляни с обычною тебе кротостью и нежностью на обожающего тебя рыцаря, силу любви которого ты можешь понять по одному тому, что он преклоняет колени даже перед твоею искаженною красотой!
— Да отстанешь ты, наконец, от меня, длинновязый черт? — хрипела воображаемая Дульцинея. — Прочь с дороги, а то задавим!
К счастию, Санчо успел вовремя оттащить своего господина в сторону, когда крестьянки хлестнули своих ослиц, и те понеслись во всю прыть, на которую только были способны. Разбежавшаяся передняя ослица через несколько шагов споткнулась о старый пень, стоявший посреди дороги, и при этом движении сбросила с себя мнимую Дульцинею. Увидав случившееся, Дон-Кихот и Санчо подбежали помочь упавшей, но та, не дождавшись прикосновения к себе длинных, тощих рук рыцаря и коротких, толстых рук оруженосца, вскочила с земли и одним взмахом снова очутилась на спине ослицы.
— Эге, да наша госпожа проворнее и легче всякой серны! — вскричал Санчо. — Таким прыжкам не худо бы поучиться и нашему брату, оруженосцу... Уж и улетела... поминай, как звали! — продолжал он, махнув рукой по направлению облака пыли, в котором скрылись за поворотом дороги всадницы.
Дон-Кихот долго стоял как окаменелый, смотря вслед тому же облаку. Наконец он обернулся к своему слуге и проговорил точно в бреду:
— Вот, Санчо, до чего простирается ненависть, зависть и злоба волшебников! С какою жестокою утонченностью они лишили меня неизреченного счастия лицезреть даму моего сердца в её настоящем виде!.. О, я рожден для того, чтобы быть образцом злополучия, мишенью для стрел злой судьбы! И заметь, друг мой, коварные волшебники не удовольствовались тем, что превратили в моих глазах божественную Дульцинею в безобразную крестьянку, но и придали ей еще одну отвратительную особенность, свойственную существам низкого происхождения: благородные дамы, привыкшие к употреблению духов, всегда окружены волнами благовоний, по которым можно безошибочно узнать их даже в костюме простолюдинок, а между тем от Дульцинеи распространялось такое едкое зловоние, что мне почти сделалось дурно от него.
— О, злонамеренные, лукавые волшебники! — заорал и Санчо во всю силу своих легких. — Как бы я желал нанизать вас всех на одну веревку, чтобы одним взмахом вздернуть вот на это самое дерево, под которым я стою! Много вы знаете, много можете и много делаете вы зла! Кажется, довольно было бы с вас, окаянных зло-деев, и того, что вы превратили алмазные глаза моей госпожи в комки грязи, её золотые волосы — в рыжую коровью шерсть, все её небесное личико — в страшную рожу! Нет! Вам кроме того еще нужно было изменить её запах, по которому мы могли бы узнать ее даже в таком безобразном виде!.. Впрочем, сам я не видел никакого безобразия... Я видел только её несравненную красоту, видел даже и родинку на правой стороне ротика, покрытую семью или восемью золотого цвета шерстинками, длиною с мою руку... у иного молодца и усов таких длинных нет.
— Согласно известному соотношению между собою различных частей тела, — сказал Дон-Кихот, — у неё должна быть родинка и на правом бедре; но на родинках не бывает шерсти такой длины, как ты говоришь, Санчо.
— Шерстка удивительная, ваша милость, и уверяю вас, что длиннее моей руки...
— Охотно верю тебе, мой друг, — перебил Дон-Кихот, — мечтательно глядя в даль: — природа одарила Дульцинею всеми совершенствами. Будь у неё хоть сотня родинок, тем не менее красота её от этого могла бы только выиграть, потому что тогда она походила бы на усеянное звездами летнее небо... Скажи, пожалуйста, Санчо, рассмотрел ты, на каком седле она сидела? Мне оно показалось ослиным седлом.
— О, что вы, ваша милость! — с притворным негодованием воскликнул Санчо. — Седло госпожи Дульцинеи вполне такое, какое полагается для разно... иноходцев, и на нем столько золота и всяких дорогих каменьев, что за его цену наверное можно купить целое королевство.
— И я не видал всего этого великолепия! — простонал Дон-Кихот, подняв руки к небу. — О, я, действительно, самый несчастный человек во всей подлунной!
Санчо едва удерживался, чтобы не расхохотаться прямо в лицо своему господину, так ловко одураченному им.
Кое-как, с большим трудом, ему удалось уговорить сокрушавшегося рыцаря продолжать путь к Сарагоссу. Санчо уверял его, что он, быть может, там встретит Дульцинею уже в настоящем её виде.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2025. Произведения русской и зарубежной классической литературы бесплатно, полностью и без регистрации.
Обратная связь