в которой приводится остроумная беседа Санчо Панцы с его женою Терезою и другие достойные описания события.
Приступая к переложению пятой главы этой правдивой истории, переводчик говорит, что находит ее апокрифической, так как в ней Санчо объясняется таким языком, который совсем несвойствен ему. Несмотря на это, переводчик счел своею обязанностью передать и эту главу с буквальною точностью, как и все остальные. Приведем и мы ее целиком.
Санчо возвратился домой таким радостным и оживленным, что его жена сейчас же заметила прекрасное настроение мужа и спросила: — Чему ты так обрадовался, Санчо?
— Жена, — скромно ответил Санчо, — я был бы очень доволен, если бы Бог избавил меня от той радости, которою я переполнен.
— Что за чушь ты городишь? — недоумевала Тереза. — Не понимаю, как это можно быть довольным тем, когда Бог избавляет от радости. Как я ни глупа, по-твоему, а все-таки никогда не стала бы просить Бога избавить меня от радости...
— Видишь ли, в чем дело, Тереза, — перебил Санчо, — я радуюсь тому, что решился продолжать службу у сеньора Дон-Кихота, который хочет выехать в третий раз на поиски приключений. Я решил ехать опять с ним, потому что меня вынуждает к этому моя бедность и надежда найти по дороге другую сотню золотых, которые нам с тобою были бы не лишние. Вот, надежда-то на эту находку и радует меня, а не будь этой радости, мне не пришлось бы вторично покидать своего дома, тебя и детей... Понимаешь ли ты теперь, почему я был бы благодарен Богу не иметь этой радости? Если бы Бог дал мне чем жить безбедно, не заставляя рыскать по медвежьим углам, — а это ничего не значило бы для Него, лишь бы только Он пожелал, — тогда я преспокойно остался бы здесь и, конечно, был бы очень рад. Теперь же моя невольная радость смешана с горем, по случаю того, что я должен расстаться со своим гнездом и со своим милым семейством.
— Знаешь что, Санчо, с тех пор, как ты начал путаться со странствующим рыцарством, у тебя ничего не поймешь, что говоришь, — возразила Тереза.
— Бог меня понимает, и этого для меня вполне довольно, жена. А если ты не можешь понять — и не понимай, мне все равно. Ты вот только хорошенько приготовь Длинноуха к походу. Корми его, как следует, и смотри, чтобы у него сбруя была в порядке... Мы на этот раз собираемся объехать весь свет, и будем воевать с великанами, вампирами и всяческою нечистью. Я бы только желал, чтобы нам опять не встречаться с заколдованными маврами да бешеными погонщиками мулов: с ними хуже всего справляться. Мне уж от них так доставалось, что мои бока до сих пор помнят эти встречи.
— Да, видно, не сладкий хлеб едят странствующие оруженосцы, — со вздохом произнесла Тереза. — Дай Бог тебе, муженек, скорее разбогатеть и бросить это непутевое занятие!
— Вот за это пожелание спасибо тебе, жена, — с чувством сказал Санчо. — Поверь мне, если бы я не надеялся наверняка сделаться губернатором острова, то лучше бы повесился, чем вторично идти на такие муки, какие я уже претерпел!
— Эх, Санчо, да на что тебе в самом деле это дурацкое губернаторство! Без губернаторства ты родился, без него прожил до сих пор и без него же умрешь, когда будет угодно Богу... Не все же губернаторы, а живут, слава Богу! Лучшая приправа к еде — голод, а так как её всегда довольно у бедняков, то и выходит, что они едят лучше всех... А в случае Бог пошлет тебе губернаторство, — смотри не забудь жены с детьми! Нашему маленькому Санчо скоро пойдет пятнадцатый год; пора подумать о том, как бы отдать его в школу. Дядя обещает со временем сделать из него священника. Дочка наша тоже подрастает и начинает заглядываться на молодых людей. Надо готовить ей приданое, а то она либо насидится в старых девках, либо устроить что-нибудь такое...
— Как только сделаюсь губернатором, то выдам ее замуж за такого вельможу, что ее будут величать не иначе, как сеньорой! — перебил Санчо.
— По моему глупому разумению, ее лучше выдать за ровню, — возразила Тереза. — Что толку, если ты наденешь на нее шелковые платья да бархатные башмачки, шитые золотом, когда она не умеет ходить в них? Какая из неё может быть сеньора, когда она не знает, как говорить и вести себя по-сеньорски?
— Молчи, дура! — прикрикнул Санчо. — Лишь бы почет ей был сеньорский, остальное не так важно.
— Ох, Санчо, завираешься ты, как я вижу! Помни, что выше лба уши не растут... Видала я примеры, когда благородные сеньоры женились на крестьянках, а потом всю жизнь и попрекали их за грубость и необразованность... Ты только заботься достать денег на приданое дочери, а выбор ей жениха уж предоставь мне. У меня и сейчас есть один на примете: Лопе Точо, сын Хуана Точо, парень здоровый, работящий и почтительный. Он не прочь будет жениться на нашей Марье, да и я желала бы иметь его зятем. Он человек свой, издеваться над нашею дочерью не будет, тем более что и жить с ней будет у нас на глазах... Вообще, нечего тебе и думать отдавать ее на сторону, — там она пропадет без нас. Как мать, я никогда этого не допущу и уверена, что не будет на это и Божьего благословения.
— Деревенщина ты нескладная, вот что! — крикнул Санчо. — Как смеешь ты отказываться от счастия для нас и наших детей? Ты подумай только: раз я буду губернатором, то разве можно мне будет выдать свою дочь за бедного неотесанного мужика? Ведь тогда ты и сама будешь другая, чем теперь: станешь богато одеваться, держать прислугу, сидеть в церкви на подушках, с ковром под ногами, разъезжать в стеклянных каретах... все будут величать тебя донною Терезою Панца... Ну, а дочь наша должна быть по меньшей мере графиней. Поняла?
— Если ты хочешь непременно дурить, так дури; делай из неё хоть герцогиню или принцессу, но только моего согласия и благословения на это не будет, так ты и помни! — упорствовала Тереза. — Сама я выше своего звания не желаю лезть и детей своих не хочу видеть выше себя... Звали меня в девушках Терезою Каскахо, а потом стали звать Терезою Панца; я этим вполне довольна и никаких прибавлений к моему честному имени мне не нужно... Я вовсе не желаю ни одеваться ни жить по-графски. Не хочу, чтобы люди про меня говорили: «Ишь, ведь, разрядилась ворона в павлиньи перья да и нос задрала! Точно мы не знаем, что она всю жизнь навоз возила!..» Пока я еще не совсем одурела, я ни за что не согласна выставлять себя на смех, сохрани меня Бог от этого... А ты устраивайся себе, как знаешь, хоть королем сделайся, коли охота есть; тебе я не указ и не помеха ни в чем, что касается лично тебя. Но нас с дочерью оставь в покое. Клянусь тебе костями моих родителей, что ни я ни Марья шагу не выйдем из своей деревни, и как были крестьянками, так ими и останемся!...
— Да замолчишь ли ты наконец? — закричал выведенный из себя Санчо, подступая к жене со сжатыми кулаками. — Кто послушает со стороны, подумает, что я хочу дочери зла, и ты за нее заступаешься против тирана-отца. Точно я говорил, что хочу заставить ее броситься вниз головой с колокольни или по крайней мере ходить по миру!.. И откуда ты, чертова дура, взяла, что люди станут смеяться над вами, когда вы будете богатыми госпожами? Уважать, в почете держать будут вас, лебезить перед вами, а не смеяться! Понимаешь?.. Когда же ты слыхивала, чтобы насмехались над богатыми господами?
— Над теми, которые сроду были богатыми господами, конечно, никто не смеется, Санчо, а тем, которые из бедных навозников попали в господа, проходу не дают.
— Врешь ты все, глупая баба! Послушала бы ты, что проповедовал в последнее воскресенье приезжий священник, так не молола бы зря, что придет на дурацкий ум. Он говорил, что на людей больше всего производит впечатление то, что они видят перед своими глазами, а прошлое скоро забывается. Поэтому, когда мы видим человека хорошо одетого, покрытого бархатом и золотом и окруженного слугами, то невольно с полным почтением преклоняемся перед ним. А если и вспомним, что когда-то видели этого самого человека в бедности и низком положении, то смотрим на это как на пустой сон, потому что силу имеет только настоящее, а не прошедшее. (Не даром переводчик находил эту главу апокрифической: едва ли Санчо был способен так хорошо понять и запомнить речь проповедника). И когда, — продолжал Санчо, приводя слова проповедника — человек, возведенный Божией милостью из низкого состояния на вершину богатства и власти, бывает добр и снисходителен к своим бывшим товарищам по положению и не дерзит тем, которые родились благородными, то все будут его уважать, и никто не станет припоминать, кем он был прежде, разве только одни завистники, которые точат свои ядовитые змеиные жала даже на лиц коронованных...
— Ну, коли уж священник так сказал, то я перечить тебе более не буду, — сдалась наконец Тереза. — И ежели ты держишь такую намеренность...
— «Такую намеренность»! — передразнил Санчо. — Разве так говорят, дура?! Такое намерение, а не «намеренность».
— Каждый говорит так, как его научил Бог, и если Он одного научил хуже, а другого лучше, то это уж Его святая воля, — возразила Тереза. — Я хотела сказать, что если ты непременно хочешь сделаться губернатором, я мешать тебе не буду. Возьми только тогда к себе сына Санчо, чтобы приучить его заранее к своему делу...
— Об этом я раньше уж сам подумал, жена, — смягчившимся тоном сказал Санчо. — Как только сделаюсь губернатором, сейчас же пришлю тебе денег, чтобы ты могла одеть его как следует... Мне тогда сколько угодно дадут денег взаймы, если не будет своих. Я даже, пожалуй, пришлю за ним почту, которая и привезет его ко мне. А потом я позабочусь и о тебе с дочкой: обе будете у меня госпожами!
— Ох, Санчо, чует мое сердце, — не к добру мы, вороны, залетим в чужие хоромы!.. Да уж пусть будет по-твоему... Женщины на то и созданы, чтобы слушаться отцов и мужей, хотя бы те и были набитыми дураками, — таким скорбно-покорным тоном проговорила будущая губернаторша, точно Санчо приказал ей с дочерью готовиться к смертной казни.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2025. Произведения русской и зарубежной классической литературы бесплатно, полностью и без регистрации.
Обратная связь