о смешной беседе Дон-Кихота, Санчо Панцы и бакалавра Самсона Караско.
Оставшись один, Дон-Кихот крепко задумался. Ему не верилось, чтобы об его подвигах уже успели написать книгу, когда его меч еще, так сказать, дымился от крови врагов. Он с нетерпением ждал прихода бакалавра, чтобы услышать от него подтверждение слов Санчо Панцы. Если окажется, что, действительно, о нем написана книга, то сочинитель её, по его мнению, мог быть только какой-нибудь волшебник, — враг или друг. Если это враг, то книга написана им для унижения его, а если друг, то, конечно, — с целью прославления его, Дон-Кихота. В последнем случае книга должна была, как думал наш гидальго, отличаться красноречием, цветистостью слога, правдивостью и точностью.
Эта мысль обрадовала было Дон-Кихота, но его тут же повергло в уныние то соображение, что автор книги, судя по имени, мавр, то есть — неверный, от которого нечего ждать правды. Кому же неизвестно, что все мавры лгуны, обманщики и вообще негодяи! И вдруг этот мавр выставил в дурном свете его отношения к несравненной Дульцинее Тобосской и тем накинул тень на её честь! Бедный Дон-Кихот даже похолодел от ужаса при этой мысли. А, может быть, этот мавр составляет исключение из общего правила и человек честный? Тогда он, разумеется, не изменил истине и отдал должную дань уважения Дульцинее; он не преминул, конечно, упомянуть, что ради неё Дон-Кихот сдерживал порывы природы и отвергал любовь королев, принцесс и всех других высокопоставленных дам, открыто ухаживавших за ним...
Погруженный в эти размышления, рыцарь и не заметил, как пролетело время до возвращения Санчо в сопровождении молодого человека.
Бакалавр Самсон Караско отличался небольшим ростом, но большою насмешливостью. У него было бледное, довольно красивое лицо, освещавшееся большими бойкими и проницательными глазами. Вздернутый нос и широкий рот явно свидетельствовали об его наклонности потешаться насчет ближнего. Лет ему было около двадцати четырех.
Очутившись около Дон-Кихота, он опустился на колени и напыщенно произнес:
— Соблаговолите, сеньор Дон-Кихот, пожаловать мне руку для того, чтобы я мог облобызать ее! Клянусь своим званием бакалавра саламанкского университета, что никогда еще не бывало и не будет на свете такого славного странствующего рыцаря, как ваше величие! Честь и слава Сиду Гамету Бен-Энгели, который выпустил в свет книгу с описанием ваших удивительных подвигов, но еще больше чести и славы тому просвещенному человеку, который не пожалел труда перевести эту книгу с арабского языка на наше простое кастильское наречие, в назидание всем нашим соотечественникам!
Дон-Кихот милостиво предложил молодому человеку подняться с колен и сесть в кресло, стоявшее возле постели; затем он спросил:
— Так это верно, что волшебник-мавр написал обо мне книгу?
— Совершенно верно, высокоблагородный сеньор, — отвечал Самсон, прикладывая руку к сердцу. — До сего дня уже отпечатано двенадцать тысяч экземпляров этой книги, и они все уже раскуплены. Книгу берут положительно нарасхват. Я слышал, что готовятся издать ее в Лиссабоне, Барцелоне, Валенсии и даже в Антверпене. Полагаю, что в недалеком будущем она будет переведена на все существующие языки, и на всей земле не будет ни одного человека, который не прочел бы её и не насладился бы ею, как насладился я.
— Что может быть приятнее для благородного и добродетельного человека, когда добрая слава о нем переходит из уст в уста! — заметил Дон-Кихот. — Но зато какая пытка для него, если о нем бежит по свету слава худая!
— Что касается собственно вашей милости, — сказал бакалавр, — то никогда еще ни об одном странствующем рыцаре не гремела так добрая слава, как о вас. Как автор книги, написанной о вас, так и переводчик, копировавший его в точности, не упустили ни одной подробности, способной ярче обрисовать обаяние, производимое на всех вашею личностью, вашею неустрашимостью в виду опасности, вашей твердостью в неудачах, вашим терпением в страданиях и, наконец, вашим целомудрием, выразившемся в вашей платонической любви к донне Дульцинее Тобосской.
— Никогда я не слыхал, — вмешался Санчо Панца, — чтобы Дульцинею Тобосскую величали «донною». Это, наверное, ошибка того нехристя, который написал книгу о моем господине.
— Если это ошибка, то, во всяком случае, не важная, — возразил бакалавр.
— Конечно, нет, — подтвердил Дон-Кихот. — Но скажите мне, пожалуйста, господин бакалавр, какой из моих подвигов более всего нравится читателям этой книги?
— На этот счет, благодаря различию вкусов, существуют различные мнения, — ответил молодой человек. — Одним лучше всего нравится приключению с ветряными мельницами, которых ваша милость изволили принять за великанов; другие более восторгаются историей о двух великих армиях, которые при ближайшем рассмотрении оказались стадами баранов; третьим более нравится ваша встреча с покойником, которого везли хоронить в Сеговию... Некоторые кричат, что освобождение вами каторжников превосходит все остальные ваши подвиги, а есть люди, которые уверяют, что победою над великанами-бенедиктинцами и над храбрым бискайцем вы превзошли самого себя...
— А скажите, пожалуйста, — снова вмешался Санчо, — неужели ничего не сказано о приключении с погонщиками мулов, когда наш Росинант на старости лет вздумал дурить, из-за чего, собственно, и загорелся весь сыр бор?
— Как, не сказано!? — воскликнул Самсон. — Волшебник-мавр не упустил ничего из того, что происходило во время странствований вашего славного господина... Он не забыл упомянуть даже и о том, как кувыркался на одеяле мой приятель Санчо Панца.
— Я кувыркался вовсе не на одеяле, а на воздухе, — поспешил сказать Санчо. — Да уж и кувыркался же! До сих пор страшно вспомнить...
— Что ж делать? — произнес Дон-Кихот. — Жизнь наполнена не одними сладостями, бывают и горечи... Правдивая история не должна утаивать ничего, и потому...
— Однако осмелюсь заметить, — перебил бакалавр, — что некоторые читатели находят, что автор напрасно с такою точностью перечисляет палочные удары, которым подвергался в различных встречах доблестный рыцарь Дон-Кихот.
— Тогда его история не была бы верна, — сказал Санчо.
— Нет, — возразил Дон-Кихот, — правдивость истории нисколько не пострадает от того, если будут выпущены некоторые излишние подробности, которые могут повредить репутации героя. С другой стороны, не нарушается общая правдивость истории и от небольшой излишней похвалы герою... Наверное, Эней вовсе не был так набожен, каким его описывает Виргилий, а Улисс — так благоразумен, каким его обрисовал Гомер...
— Одно дело описывать что-нибудь в качестве поэта, а другое — в качестве историка, — сказал Самсон. — Поэт может изображать людей и события не такими, какими они были в действительности, а какими должны бы быть; между тем как историк обязан представить их такими, какими они были, не обращая внимания на то, какими желательно было бы видеть их. Вообще, историк не имеет права ни прибавлять ничего к правде и не убавлять от неё.
— Интересно бы мне знать, — пробурчал Санчо, — пересчитал ли этот нечестивый мавр все те удары, которые доставались мне каждый раз, когда колотили моего господина?.. И за что только мне доставалось? Решительно не могу понять... Вот уже правда, что на чужом пиру похмелье получал!
— Я же объяснил тебе, что когда болит голова, то страдают и члены, — произнес Дон Кихот. — Разве ты уже забыл это?.. Да и столько ли тебе пришлось вынести, сколько мне?
— Сочтите-ка сначала мои синяки, ваша милость, а потом и сравнивайте меня с собою, — ворчал Санчо. — Кажется, живого места на мне не осталось, а вы говорите...
— Перестань говорить глупости! — строго сказал Дон-Кихот. — Не мешай господину бакалавру... Я хочу прежде всего знать, что написано обо мне...
— А я хочу знать, что сказано обо мне, — не унимался Санчо. — Небось, и я одно из главных лиц в этой истории.
— Нет, — сказал Самсон, — ты только второстепенное лицо: — не можешь ты равняться со своим славным господином... Кстати, некоторым из читателей ты очень нравишься, и они надрывают себе животики, читая о тебе; но другие находят, что ты должен быть ужасно глуп, если мог вообразить себя способным управлять островом, обещанным тебе сеньором Дон-Кихотом.
— Ну, — промолвил рыцарь, — с годами Санчо, наверное, приобретет достаточно ума и опытности, чтобы справиться с этою задачей.
— Только бы мне заполучить остров, а уж управлять им я и сейчас отлично сумел бы, — заметил Санчо. — Не за мною стало дело, ваша милость!
— Уповай на Бога, и все сделается к лучшему, — наставительно проговорил Дон-Кихот. — Не забывай, что и лист не шелохнется без воли Божией.
— Это верно, — подтвердил Самсон. — Если Богу будет угодно, то Санчо получит не один остров, а сразу целую сотню самых богатейших островов.
— Хорошо бы вашими устами да мед пить, — с блаженною улыбкой от предвкушения будущих благ проговорил Санчо. — Быть губернатором не велика хитрость... Я видал на своем веку таких губернаторов, которые и мизинца моего не стоят, а они величались «сеньорами» и ели с серебряной посуды.
— Ну, это, по всей вероятности, были, так сказать, «материковые» губернаторы, — подхватил бакалавр, — а губернаторы островов обязаны знать по крайней мере грамоте.
— Бог захочет, так в одну минуту сделает меня грамотным, а то и так произведет в губернаторы острова, и я буду не хуже других... А надо все-таки спасибо сказать этому мавру, что он описал меня таким забавным!.. Значит, он обо мне ничего не соврал... Положим, попробуй он только соврать, я бы ему показал, что я за человек: так измолотил бы его, нехристя, что от него ничего бы не осталось!
— Ух, как страшно! — засмеялся Самсон.
— Да, со мной шутки плохи, — хвалился Санчо. — Терпеть не могу, когда люди врут, и никому не спущу вранья; так и советую помнить всем, кто желает быть со мной в дружбе.
— Принимаем к сведению, — заявил бакалавр и продолжал: — Одним из недостатков книги находят то, что автор вклеил в нее «Повесть о безрассудном муже». Сама по себе эта повесть очень недурна, но не имеет ничего общего с историей сеньора Дон-Кихота.
— Ишь ты, собачий сын! Что это ему пришло в глупую башку мешать быль с небылицей? — вскричал Санчо. — Так я и думал, что этот нехристь что-нибудь да напортит!
— Судя по этому, — сказал Дон-Кихот, — автор книги не мудрый волшебник, как я сначала предполагал, а просто пустой болтун и пишет без всякого толка... Это выходит в роде живописца Орбаннеха, который, на вопрос: что он намерен написать? — отвечал: «Что придется». Раз он написал петуха до такой степени непохожего на эту птицу, что ему пришлось подписать под ним: «это петух»... Очевидно, то же самое будет и с моею историей: придется писать к ней комментарии, чтобы ее можно было понять.
— О, нет! — возразил Самсон. — Напрасно вы так думаете... Книга написана вполне ясно, так что не может вызвать никаких недоразумений или перетолкований. Книга прекрасная; дети ее перелистывают, молодые люди с восторгом читают, зрелые мужчины понимают, а старики хвалят. Самым крупным успехом она пользуется между пажами; нет ни одной передней вельможи, в которой не нашлось бы хоть одного экземпляра «Дон-Кихота». Книгу вырывают друг у друга из рук и оспаривают право прочесть раньше других. Вообще она служит для всех самым приятным и безвредным средством для препровождения времени. Популярность её доказывается, между прочим, и тем, что как только кто увидит на улице клячу, то указывает на нее и кричит: «Смотрите, вот Росинант!»... А что самое главное, так это то, что во всей этой книге нет ни одного слова, под которым не мог бы подписаться самый ревностный христианин.
— Писать мою историю другим образом, значило бы искажать истину, а лживый историк достоин быть заживо сожженным на костре, наравне с подделывателями фальшивой монеты... Я только не понимаю, зачем автору понадобилось вставлять в мою историю посторонние повести или описания чужих приключений. Неужели ему мало было моих подвигов, чтобы сделать книгу интересной?.. По-моему, было бы вполне достаточно, если бы он ограничился описанием одних моих дел, моих слез, вздохов, моих любовных томлений, — словом, всего, что я делал, думал и говорил... Вывод мой из всего сказанного вами, господин бакалавр, тот, что человек, берущийся написать историю или вообще какую бы ни было книгу, должен обладать недюжинным умом и способностью здравого суждения. История, это — нечто священное, потому что она должна быть основана на одной истине; а в чем истина, в том и Бог. Несмотря на это, есть историки, которые пекут свои произведения, как кухарка блины.
— Однако, — возразил бакалавр, — нет такой дурной книги, в которой не нашлось бы хорошего.
— Это верно, — согласился Дон-Кихот. — Но чем вы объясните то странное явление, что некоторые сочинения пользуются прекрасною славой, пока находятся в рукописи, и теряют ее, как только отпечатываются?
— Это происходит от того, — отвечал молодой человек, — что при ближайшем рассмотрении во всем можно найти недостатки. Замечено даже, что чем знаменитее автор, тем больше стараются отыскать в его сочинениях недостатков. Великие люди всегда бывают добычею невежд, но глупости своей считающих себя призванными разбирать и судить то, чего они сами не в состоянии не только сделать, но и понять
— Это во всем так, — заметил Дон-Кихот. — Есть, например, богословы, которые не годятся для кафедры, но отлично подмечают недостатки в проповедях других.
— Совершенно верно, — согласился Караско. — Было бы желательно, чтобы все эти цензоры и критики были немного подобросовестнее и помилосерднее и не прицеплялись бы так ожесточенно к малейшему пятнышку, открываемому ими на ясном солнце разбираемого произведения. Они должны бы понять, что иногда пятнышки служат для увеличения красоты... Вообще нужно сказать, что тот, кто решается выпустить в свет книгу, рискует большими неприятностями, потому что всем не угодишь.
— Я уверен, что книга, написанная обо мне, мало кому понравилась, — как бы про себя пробормотал Дон-Кихот.
— О нет, напротив! — возразил бакалавр, — ваша история нравится большинству, так как "stultium infinitus est numeros" (дураков бесконечное число)... Жаль только, что автор, как видно, страдает слабостью памяти: он иногда повторяет одно и то же по нескольку раз, а иногда и не досказывает, что нужно. Так, например, он не говорит, что сделал Санчо с теми деньгами, которые он нашел в горах, а между тем это было бы очень интересно знать.
— Господин студент, — поспешил сказать Санчо, — желудок мой давно уже ворчит, жалуясь на свою пустоту. Поэтому я пойду наполню его, а потом опять приду и тогда расскажу вам, если хотите, куда я девал те деньги.
— Ступай, ступай, — со смехом проговорил Дон-Кихот. — Господин бакалавр отобедает со мною и будет ждать здесь твоего возвращения.
Санчо ушел, а его господин позвал экономку и приказал ей накрыть на стол и поставить лишний прибор для бакалавра.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2025. Произведения русской и зарубежной классической литературы бесплатно, полностью и без регистрации.
Обратная связь