в которой описывается новое приключение Дон-Кихота.
Луна не показывалась, поэтому ночь была темна. Очевидно, госпожа Диана отправилась к антиподам, чтобы осчастливить и их своею кроткою улыбкой. Дон-Кихоту в эту ночь совсем не удалось воспользоваться благодеяниями сна: не успел он задремать, как был разбужен страшным храпом Санчо. Разбудив своего оруженосца, Дон-Кихот с досадой проговорил:
— Меня удивляет твоя беззаботность, Санчо! Ты как будто высечен из мрамора или вылит из бронзы — так мало в тебе чувства. Я бодрствую — ты храпишь, я плачу — ты поешь, я изнемогаю от воздержания — а ты в это время наедаешься так, что потом едва можешь дышать. Верному слуге следовало бы разделять горе своего господина и стараться облегчить его страдания хоть бы сочувствием... Но ты делаешь наоборот: ты не только не облегчаешь моих неслыханных страданий, а еще усугубляешь их своею ленью и нерадивостью. Будь ты, наконец, человеком, не заставляй меня претерпевать лишние мучения: встань и дай себе триста или четыреста ударов ремнем в счет тех, которыми тебе назначено разочаровать Дульцинею... Умоляю тебя, сделай это, наконец! Не заставляй меня опять прибегнуть к насилию... Если ты исполнишь мою просьбу, мы остальную часть ночи проведем в пении. Я стану оплакивать в своих песнях горесть разлуки, а ты — сладость супружества. Таким образом мы сделаем первый опыт той пастушеской жизни, которую станем вести потом в продолжение года.
— Я не монах, ваша милость, чтобы вставать в полночь и бичевать себя, — возразил Санчо. — Притом я не думаю, чтобы после порки у кого-нибудь была охота распевать песни... Дайте мне, ради Бога, спокойно спать, благо Господь посылает мне сон. Если вы не отстанете сейчас от меня, я вовсе не стану драть себя... пусть ваша Дульцинея навеки остается очарованною!
— О, черствая душа! — воскликнул Дон-Кихот. — О, бесчувственный оруженосец! О, неблагодарный слуга, не помнящий милостей, которыми я тебя осыпал!.. Вспомни, деревянный чурбан, что ты был губернатором только благодаря мне, потому что, не будь меня, герцог и внимания на тебя не обратил бы... Имей в виду и то, что через меня же тебе предстоит сделаться графом, как только окончится год моего искуса...
— Не нужно мне ни губернаторств ни графств, когда мне хочется спать, — перебил Санчо. — Дороже сна нет ничего на свете, потому что в нем человек ни в чем не нуждается, ни о чем не тужит и ни за чем не гонится. Сон, это — плащ, прикрывающий все наши помыслы, это — насыщающая нас пища, прохлада, умеряющая сжигающий нас огонь желаний, это — всемирная монета, на которую можно купить сладостный покой, равняющий короля с простолюдином, мудрого — с глупым... Одно только нехорошо: уж очень сон походит на смерть, так что иной раз и не отличишь их.
— Вот сейчас ты сказал очень умно, Санчо, — похвалил Дон-Кихот. — Сразу видно, что ты, по пословице, живешь не с тем, с кем родился, а с тем, с кем сдружился.
— Ну, опять сами заговорили пословицами, а потом начнете мне выговаривать за них! — вскричал Санчо. — Да вы, ваша милость, начинаете чаще меня сыпать ими... Положим, они у вас все кстати, а у меня выскакивают изо рта как попало, без всякого порядка... Но, как бы там ни было, пословица все остается пословицей.
Беседа Дон-Кихота и Санчо была вдруг прервана странным глухим шумом, перемешанным с резкими пронзительными звуками, доносившимися откуда-то издалека. Дон-Кихот вскочил и ухватился за меч, а Санчо поспешно устроил себе баррикаду из доспехов своего господина и его чемодана и подполз под осла. Шум все усиливался. Санчо все более и более трусил, а Дон-Кихот, наоборот, преисполнялся все большего мужества. Дело в том, что торговцы свиньями гнали громадное стадо этих животных в город, на рынок. Топот, визг и хрюканье свиней и составляли тот странный шум, который заставил Дон-Кихота взяться за оружие, а Санчо — спрятаться. Выскочив вдруг из-за деревьев всею своею массой, свиньи опрокинули Дон-Кихота с его мечом, затем Росинанта и осла, под которым приютился Санчо, и мгновенно разметали устроенные оруженосцем баррикады. Кое-как высвободившись из-под осла, Санчо попросил у Дон-Кихота меч, говоря, что чувствует непреодолимое желание перебить этих невежливых гостей.
— Оставь их, Санчо, — грустно ответил Дон-Кихот. — Пусть они спокойно продолжают путь... Этот новый позор послан мне в наказание за мой грех... Небо справедливо карает странствующего рыцаря, не сумевшего отстоять себя от поражения, и предает его на съедение зверям, на укушение змеям и на топтание свиньям.
— Значить, это тоже наказание Неба, ваша милость, что странствующие оруженосцы должны терпеть голод, жажду, холод и всяческие другие терзания! — подхватил Санчо. — За что же такая немилость нам, — решительно в толк не возьму. Если бы мы были сыновьями рыцарей или их родственниками до четвертого колена, то оно понятно было бы, что и нам приходится отдуваться за их прегрешения, как сказано в священном писании, а то, что общего, например, у Санчо Панцы с Дон-Кихотом?.. Эх, не стоит и голову себе ломать над этими вопросами!.. Давайте, лучше приляжем опять да вздремнем еще немного до зари... Как встанет солнышко, так поднимемся и мы с новыми силами.
— Спи, Санчо; спи, ты, сделанный только для спанья, а я, созданный для бодрствования, погружусь снова в свои размышления и переложу их в стихи, которые я потом спою для услаждения своей горести.
— Кто может петь, тому полгоря... Сочиняйте и пойте себе, ваша милость, сколько вам будет угодно, а я буду спать, сколько тоже будет можно, — проговорил Санчо, свертываясь в клубок и сладко зевая.
Не прошло и минуты, как лес снова огласился его богатырским храпом.
Дон-Кихот прислонился к дереву и пропел под музыку своих вздохов следующие строфы:
«Любовь, когда я подумаю о страданиях, причиненных тобою, мне так и хочется умереть, чтобы прекратить мои мучения.
«Но когда я достигаю врат смерти, представляющихся тихою пристанью в море страданий, я чувствую такую радость, что вновь хочу жить и уже не стремлюсь к этой пристани.
«Таким образом жизнь убивает меня, а вид смерти оживляет. Игралищем жизни и смерти, о, жестокая любовь, ты делаешь меня!»
Раздираемый горестью в разлуке с Дульцинеей, томимый мыслью о своем поражении, Дон-Кихот сопровождал чуть не каждое слово своей песни стонами и вздохами и плакал горькими слезами.
Рыцарь пел до самого восхода солнца, которое вызвало пробуждение и Санчо. Оруженосец потянулся, зевнул несколько раз с такою силой, что чуть не вывихнул себе челюстей, протер глаза и осмотрел с искренним сожалением истоптанную свиньями котомку. Послав ко всем чертям и этих свиней и тех, кто гнал их, он с унылым видом принялся седлать Росинанта и осла.
День прошел без всяких приключений, но под вечер наши путешественники увидели человек десять верховых и пятерых пеших, двигавшихся к ним навстречу. Всадники были вооружены копьями и закрывались щитами. Санчо обмер от ужаса, когда разглядел их, а Дон-Кихот заволновался при мысли, что честное слово, данное им рыцарю Серебряной Луны, препятствует ему вступить в бой с этими вооруженными людьми.
— О, Санчо, — произнес он скорбным голосом, — если бы у меня не были связаны руки клятвенным обещанием не дотрагиваться до оружия, то эти воины, очевидно, собирающиеся напасть на нас, были бы все поражены в одно мгновение ока моим славным мечом!.. Впрочем, может быть, они и не имеют враждебных намерений.
Однако, приблизившись к Дон-Кихоту, всадники окружили его и приставили ему к груди и спине свои копья, а один из пеших, приложив, в знак молчания, палец к губам, схватил Росинанта под уздцы и отвел его с дороги. Остальные пешие повели осла Санчо. Все это проделывалось в глубоком молчании. Дон-Кихот несколько раз раскрывал рот, чтобы спросить, куда его ведут и что хотят с ним делать, но направленные против него копья не позволяли ему привести его намерения в исполнение. То же самое было с Санчо: едва только он выказывал поползновение говорить, как кто-нибудь из окружающих его людей ударял его палкой по спине, при чем кстати попадало и ни в чем неповинному Длинноуху, точно и он изъявлял желание нарушить таинственное молчание.
При наступлении темноты незнакомцы стали подгонять трепещущих от страха пленников, крича им грубым голосом:
— Сдавайтесь же скорее, неповоротливые троглодиты[*]!.. Никшните, нечестивые варвары!.. Терпите молча, дикие антропофаги[*]!.. Чего стонете и вздыхаете, злосчастные скифы!.. Закройте свои зенки, кровожадные полифемы[*]!..
— Ишь, ведь, как ругаются, — чтоб им пусто было! — шептал про себя Санчо, объясняя по-своему мудреные слова: «троглодиты», «антропофаги», «скифы» и «полифемы», основываясь на созвучии их с словами из его обиходного лексикона. — Пропали теперь наши бедные головушки, не спастись нам от погибели!.. Сколько раз я говорил своему господину, что его затеи до добра не доведут, — не хотел слушаться, вот теперь и платись за свою глупость!.. Ну, он-то сам виноват, а я-то при чем? Мне-то за что страдать?
Дон-Кихот, с своей стороны, тоже терялся в догадках, стараясь понять, кто были люди, взявшие его с Санчо в плен и награждавшие их такими неподходящими эпитетами. Придя к заключению, что хорошего, очевидно, ждать нечего, он мужественно приготовился ко всему и поручил душу свою Богу. При мысли о том, что ему, быть может, более не суждено увидеть ясные очи своей Дульцинеи, он чувствовал, как сердце его обливалось кровью, но вслед за тем он утешал себя соображением, что когда-нибудь увидится с нею в горних селениях.
Около часу пополуночи пленников привели в тот самый замок, в котором они прогостили столько времени у герцогской четы.
«Пресвятая Богородица! — мысленно воскликнул Дон-Кихот, — что бы это могло значить? Неужели герцог и герцогиня, осыпавшие меня такими почестями и столькими любезностями, вдруг превратились в моих врагов, посягающих на мою свободу и жизнь? Впрочем, одно дело быть победителем, а другое — быть побежденным: сообразно с этими двумя положениями меняются и отношения людей. Стоящему высоко — почет, упавшему низко — позор»...
Между тем пленников ввели во двор замка, где их ожидало зрелище, способное навести ужас на кого угодно.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2025. Произведения русской и зарубежной классической литературы бесплатно, полностью и без регистрации.
Обратная связь