в которой рассказывается о решении Дон-Кихота сделаться пастухом на время своего годового искуса и о других не менее интересных событиях.
Дон-Кихот ожидал своего оруженосца, сидя под деревом, немного в стороне от дороги, и, по обыкновению, предавался своим горестным размышлениям.
Наконец притащился и Санчо и сейчас же принялся рассказывать о том, как он славно провел время с лакеем Тозилосом.
— Санчо, — воскликнул Дон-Кихот, — неужели ты и в самом деле думаешь, что это настоящий лакей?! Неужели ты забыл о происходивших на твоих глазах превращениях: несравненной Дульцинеи — в грубую крестьянку, а рыцаря Зеркал — в бакалавра Самсона Караско? Точно так же волшебники, на зло мне, превратили и того молодого человека, который влюбился в дочь донны Родригец, в лакея Тозилоса... Но ты, по крайней мере, спрашивал у этого ложного Тозилоса, что сделалось с прекрасною и чересчур беззастенчивою Альтизидорой? Оплакивала ли она меня, или сейчас же, в минуту моего отъезда, поспешила похоронить свою безнадежную любовь ко мне.
— Очень мне нужно, ваша милость, спрашивать о всякой дрянной девчонке, — ответил Санчо. — Да и вам охота вспоминать о каждой влюбленной в вас дуре.
— Санчо, есть большая разница между любовью и благодарностью. Благородный человек, в особенности же странствующий рыцарь, может оставаться равнодушным и холодным к влюбленным в него красавицам, но быть к ним неблагодарным он не имеет права. По всему было видно, что я, сам того не желая, возбудил самую пылкую любовь в сердце Альтизидоры. Ты был свидетелем как она при всех обнаружила свое чувство ко мне. Ведь проклятия, которыми она меня осыпала при моем отъезде, были, в сущности, признаниями в любви. Я не мог утешить её ничем, потому что мое сердце принадлежит навеки несравненной Дульцинее; я не мог и подарить ей что-нибудь такое, что доказало бы ей мою признательность за её любовь, потому что у меня нет сокровищ; следовательно, я могу подарить ее только воспоминанием, не затмевая, однако, этим воспоминания о Дульцинее, той самой Дульцинее, которую ты так мучишь, отказываясь отхлестать себя ради неё. О, как я желал бы видеть пожранным волками твое неуклюжее толстое тело, которое ты предпочитаешь сохранить лучше в добычу земным червям, чем пожертвовать им для разочарования дамы моего сердца!
— Сказать по правде, ваша милость, — проговорил Санчо — я до сих пор все еще не возьму в толк, какое отношение может иметь моя порка к разочарованию очарованных? Мне кажется, это все равно, что чесать вам пятку от моей головной боли... Я готов поклясться, что во всех историях, прочитанных вашею милостью, не было написано ни одного слова о том чтобы один обязан был отодрать себя для разочарования другого... Впрочем, я уже не раз говорил вашей милости, что сделаю вам удовольствие — выпорю себя но только тогда, когда мне придет к этому охота.
— Да просветит тебя Небо настолько, чтобы ты сознал наконец свою обязанность оказать помощь моей даме и повелительнице, которая вместе с тем и твоя повелительница, так как ты мой слуга! — сказал Дон-Кихот.
С этими словами он забрался на своего Росинанта, чтобы продолжать путь. Санчо лениво плелся за ним. В течение этого дня они увидели тот самый лесной луг, возле которого их чуть не истоптали быки.
— Помнишь, Санчо, — произнес Дон-Кихот, — как мы тут встретили прекрасных пастушек, хотевших воскресить Счастливую Аркадию? Мне очень понравились их затея... Если ты согласен, мой друг, то мы с тобою, в подражание этим пастушкам, сделаемся тоже пастухами, хотя бы только на этот год, который я должен жить в уединении и мире. Я куплю несколько овец, обзаведусь всем, что нужно для пастушечьей жизни, и мы станем — я под именем Кихотиса, а ты под именем Пансино — бродить но горам, лесам и лугам, распевая то веселые, то жалобные песни, смотря по настроению. Будем утолять свою жажду водою прозрачных ручейков и рек; дубы предложат нам в изобилии свои сладкие и полезные для здоровья плоды; пробковые деревья послужат нам шатрами для ночного отдыха; розы дадут нам свой сладкий аромат; луга будут нашими коврами, роскошнее которых не найти ни в одной мастерской, где работают люди; солнце, луна и звезды осветят нам дни и ночи, — словом, вся природа будет служить нам, и мы уподобимся греческим богам.
— Гм! — воскликнул Санчо. — Хороши же были эти греческие боги, если и мы с вами можем сделаться похожими на них!.. Ну, да ладно, ведь это вы только так говорите, для примера... А сделаться пастухом я не прочь: это самая подходящая жизнь для меня... Может быть, не откажутся вступить в нашу компанию и Самсон Караско с цирюльником... да как бы и самого священника не взяла охота побыть пастухом — он тоже не прочь повеселиться пастушечьими песнями и играми.
— Может быть, Санчо, — сказал Дон-Кихот. — Если они все трое согласятся сделаться пастухами, то я назову бакалавра Сомсонетом или Карасконом, цирюльника — Николасо, а священника... Вот этого я уж и не знаю, как переименовать... Не назвать ли его разве Куриамбро?[*] Даму свою мне не к чему переименовывать: имя Дульцинеи одинаково подходит как герцогине, так и пастушке. Ты же может назвать свою даму как угодно...
— Я назову ее Терезиной, — подхватил Санчо: — это имя звучит красивее Терезы и вместе с тем напоминает его. И какие же я буду сочинять стихи в честь её — просто прелесть! Она иногда ревнует меня к другим, а тогда увидит, что только напрасно мучит себя, потому что в моих стихах не будет ни одного слова о других... Жаль только, что священникам не полагается иметь пастушек... Ну, да и так будет хорошо. Что же касается Самсона, то у него, наверное, уж есть своя пастушка.
— Ах, Санчо, что это будет за прекрасная жизнь! — восторгался Дон-Кихот, — Заведем дудок, свирелей, скрипок, тамбуринов, альбогов и будем по целым дням наигрывать на них...
— Что это за штука — альбоги? — спросил Санчо.
— Это металлические доски, которые издают весьма приятные мелодичные звуки, когда их ударяют одну о другую. Слово «альбог» — арабское, как и все слова нашего языка, начинающиеся слогом «аль». Советую тебе запомнить это, Санчо, на всякий случай. Стихотворством займусь и я, да и наши товарищи не отстанут от нас в этом возвышенном занятии. Я буду воспевать мои страдания в разлуке с несравненною Дульцинеей, ты — свою любовь к Терезине, Самсон Караско и священник будут по-латыни прославлять Бога и природу, и вообще у нас устроится настоящий Парнас.
— Да, зажили бы мы, действительно, что называется, припеваючи, — со вздохом сказал Санчо. — Но я уж такой несчастный человек, что не дождаться мне никогда такой прекрасной жизни! А уж каких бы я наделал хорошеньких деревянных ложек, если бы стал пастухом! Сколько накопил бы сладких сливок, набрал бы салата, наплел бы душистых венков, наделал бы деревенским ребятишкам игрушек!.. Сложа руки я не стал бы сидеть, и если бы не приобрел славы умного человека, то, по крайней мере, — изобретательного и искусного... Дочь моя Санчика приносила бы нам обед в наши шалаши... Но только заигрывать с ней я никому не позволил бы, шалишь!.. Нет, лучше пусть не ходит; заставим носить нам еду и питье моего сына, к которому ничего не пристанет. Удали искушение — удалишь прегрешение, говорят старики. Когда не видят глаза, спокойнее сердцу. На Бога надейся, а сам не зевай...
— Довольно, довольно! — перебил Дон-Кихот. — Для выражения твоей мысли совершенно достаточно и одной пословицы. Сколько раз советовал я тебе, Санчо, не разбрасываться так пословицами и удерживать их, когда они просятся тебе на язык! Но что тебе говорить, что стрелять горохом в стену — одно и то же!.. Видно, горбатого исправит одна могила...
— Уж и вы хороши, ваша милость! Печка говорит котлу: «Сними с себя черноту, и будешь чист». Вы учите меня не говорить пословиц, а сами тут же говорите их!
— Санчо, я-то употребляю пословицы кстати, — там, где они идут к делу, а ты приводишь их ни к селу ни к городу, так что у нас с тобой выходит громадная разница. Если память не изменяет мне, то я уже объяснял тебе, что пословицы, это — короткие сентенции, основанные на долгом опыте и наблюдениях древних мудрецов, и тот, кто употребляет их некстати, подобен безрассудному моту, швыряющему деньги куда попало, вместо того, чтобы приносить ими пользу... Но довольно болтать: солнце клонится к западу, и нам пора остановиться на ночлег.
К великому огорчению Санчо, пришлось и на этот раз ночевать в лесу и удовольствоваться остатками провизии, вывезенной из дома дона Антонио, и ключевою водой. Утешился бедный лакомка только тем, что заснул как камень, между тем как его господин еще долго ворочался с боку на бок, охал, стонал и вздыхал, обуреваемый грустными мыслями о томящейся в очаровании несравненной Дульцинее.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2025. Произведения русской и зарубежной классической литературы бесплатно, полностью и без регистрации.
Обратная связь