в которой рассказывается о новом интересном приключении Дон-Кихота.
В чистом, прозрачном ручье, протекавшем в тени густо насаженных деревьев, Дон-Кихот и Санчо нашли средство избавиться от пыли, в которой их вываляли невежливые быки. Пустив на луг разнузданных Росинанта и Длинноуха, рыцарь и его оруженосец сели на берегу ручья.
Тщательно умыв лицо и руки в воде, Дон-Кихот восстановил упавшую было энергию своего духа. Санчо же после той же процедуры поспешил достать из котомки самое радикальное средство от всех своих болезней и невзгод, то есть съестные припасы, и разложил их на траве. Огорченный рыцарь отказался есть, а Санчо не смел дотронуться до соблазнительных лакомств из герцогской поварни, пока его господин ничего не отведает. Видя, однако, что Дон-Кихот совершенно погружен в свои размышления, Санчо нашел, что церемониться нечего, и принялся набивать себе рот огромными кусками и чавкать на всю окрестность.
— Ешь, друг Санчо, — проговорил Дон-Кихот, очнувшись от своих глубоких дум, — ешь, поддерживай свою жизнь. Тебе это нужнее, чем мне... Не мешай мне умереть под тяжестью ударов злой судьбы... Я, Санчо, рожден для того, чтобы жить, умирая ежеминутно, а ты — для того, чтобы умереть с куском во рту. Если ты желаешь убедиться в истине моих слов, то взгляни на меня, каким я изображен на страницах моей бессмертной истории. Взгляни на меня, прославленного в битвах, мягкого и предупредительного в моих действиях, уважаемого великими мира сего, искушаемого красавицами... Да, таким я был, а между тем теперь... теперь, когда я ожидал получить наконец пальмовый венок, заслуженный моими подвигами и мужеством, я вижу себя измятым, истоптанным ногами глупых животных... О, при этой мысли я скрежещу зубами и, презирая пищу и все блага жизни, желал бы умереть с голоду — этою ужаснейшею из всех смертей!
Продолжая наполнять себе рот и с изумительною скоростью работая челюстями, Санчо ответил:
— Вы, ваша милость, стало быть, не согласны с пословицей, которая говорит: «Околевай, курица, но только сытою»? Что касается меня, то я вовсе не думаю морить себя Голодом; я лучше стану, как кожевник, тянуть кожу зубами, пока не сделаю того, что нужно, то есть буду есть и тянуть свою жизнь, пока она не достигнет поставленного ей Небом предела. Нет ничего глупее, как отчаиваться, подобно вашей милости. Советую и вам хорошенько поесть, а потом выспаться на этом прекрасном лугу; тогда, поверьте мне, ваша милость встанете совсем другим человеком.
Дон-Кихот подумал и, придя к заключению, что совет Санчо очень разумен, решился последовать ему.
Закусив немного, он сказал:
— Если бы ты захотел облегчить мои страдания, обрадовать и успокоить меня, то давно сделал бы это. Можешь, впрочем, сделать это и сейчас.
— А что именно? — спросил Санчо.
— Отойди в сторону; пока я буду спать, и дай себе по голому телу триста или четыреста ударов ремнем, в счет тех трех тысяч трехсот, назначенных тебе Мерлином, для разочарования Дульцинеи. Неужели тебе и в самом деле не стыдно оставлять своею нерадивостью эту даму до сих пор очарованною?
— Многое можно возразить на это, но теперь лучше заснем, — проворчал Санчо. — После сна Бог подскажет, что нам делать. Потом имейте в виду, ваша милость, что отхлестать себя по плохо упитанному и без того избитому телу — дело очень не легкое. Пусть госпожа Дульцинея обождет еще малость, и тогда, когда вы всего менее будете ожидать этого, она увидит меня всего исполосованного ударами ремня, как зебру, про которую ваша милость мне как-то рассказывали. Я пока еще жив и думаю жить, а потому и не отказываюсь исполнить то, что обещал.
Поблагодарив своего оруженосца за честность намерения, Дон-Кихот растянулся на траве и вскоре погрузился в глубокий сон. Санчо не замедлил последовать его примеру. Проснулись они оба довольно поздно, сели верхом и поспешили отыскать засветло какую-нибудь корчму, которую и нашли как раз в то время, когда начинало совсем смеркаться. Против своего обыкновения Дон-Кихот не принял корчмы за замок. На вопрос Дон-Кихота хозяину корчмы, есть ли у него свободное помещение, последний ответил, что имеется такое спокойное и удобное помещение, какого не найти и в самой Сарагоссе. Санчо сначала внес чемодан и котомку в указанную ему корчмарем комнатку, а затем отвел Росинанта с ослом в конюшню, засыпал им корма и принес воды. Поблагодарив после этого Бога за то, что Он не допустил Дон-Кихота принять эту корчму за что-нибудь другое, оруженосец отправился за приказаниями к рыцарю, сидевшему в общей зале на скамье.
Так как уже наступило время ужинать, Санчо спросил хозяина, есть ли у него какая-нибудь провизия.
— Все, что угодно, — ответил корчмарь: — воздушные птицы, земные животные, морские рыбы — всего у меня вдоволь.
— Ну так много нам не нужно, — сказал Санчо. — С нас довольно и пары жареных цыплят. Господин мой кушает немного, да и я не особенный обжора.
— Цыплят не держим, потому что в нашей местности много коршунов, — последовал ответ корчмаря.
— Так зажарь нам курицу, только помоложе и понежнее.
— Курицу... — пробормотал хозяин. — Я только вчера отправил всех своих наличных кур, которых было с полсотни, в город, на продажу. Кроме кур, приказывайте что угодно.
— В таком случае за козленком или теленком дело, верно, не станет?
— Козлята и телята тоже все вышли, а новые будут на следующей неделе.
— Ишь ты ведь какая незадача! — воскликнул Санчо, который все время вел переговоры без участия своего господина. — Но, надеюсь, что хоть сало и яйца есть у тебя?
— Вы, кажется, не можете пожаловаться на излишек своей памяти, — заметил хозяин: — я говорю, что у меня нет ни цыплят ни кур, а вы требуете яиц! Спрашивайте, ради Бога, чего-нибудь другого и отстаньте от меня с вашими курами и яйцами!
— Да что ты шутишь с нами, что ли! — крикнул Санчо. — Хвалишься, что у тебя всего много, а как до дела дошло, так и нет ничего... Ну, говори, чем же можешь угостить нас?
— По совести говоря, у меня остались только две воловьи ноги, похожие на телячьи, или, пожалуй, две телячьи, похожие на бараньи. Они варятся в печи, приправленные луком, чесноком и салом... Они так хороши, что прямо просятся в рот...
— Ну, и давай их сюда! — перебил Санчо. — Я заплачу тебе за них дороже, нежели за что другое. Я ведь, признаться, и не привык к нежным кушаньям.
— Хорошо, я вам дам эти ножки, — сказал хозяин. — Благо, кроме вас, тут сегодня все такие проезжие, которые настолько порядочны, что возят с собою свою провизию, посуду и даже поваров.
— Не думаю, чтобы были люди порядочнее моего господина, — возразил Санчо. — Но его звание не позволяет ему возиться с большою поклажей и множеством слуг. Обыкновенно мы с ним располагаемся в лесу, на берегу речки или ручья и закусываем желудями да ягодами и запиваем их чистою водой.
— А кто же такой ваш господин? — осведомился хозяин.
Но Санчо молча отвернулся, не чувствуя в эту минуту расположения отвечать на этот вопрос, тем более, что Дон Кихот позвал Санчо в отведенную комнату, куда и были поданы сомнительные ножки.
Через несколько времени из соседней комнаты послышался чей-то голос, говоривший:
— Дон Херонимо, умоляю вас, прочтите мне вслух, в ожидании ужина, вторую главу второй части истории Дон-Кихота Ламанчского[*].
Услышав свое имя, Дон-Кихот приподнялся со своего места и жадно стал прислушиваться, что будут говорить о нем дальше.
— Помилуйте, дон Хуан, — возразил второй голос, — что вам за охота слушать такие глупости! Довольно прочесть и первую часть этого нелепого сочинения, чтобы пропала всякая охота к такого рода чтению.
— Однако, — проговорил дон Хуан, — нам все-таки не мешает прочесть и вторую часть. Нет такой дурной книги, в которой не было бы чего-нибудь хорошего. Одно мне не нравится в ней — это то, что Дон-Кихот представлен там перестающим любить свою Дульцинею.
Едва последнее слово вылетело из уст дон Хуана, как Дон-Кихот, вне себя от негодования, вскричал громовым голосом:
— Каждому, кто будет утверждать, что Дон-Кихот Ламанчский разлюбил или вообще способен разлюбить Дульцинею Тобосскую, я с оружием в руках докажу, что он сильно ошибается! Дон-Кихот не может перестать любить Дульцинею, потому что Дульцинея не может не быть любимою! Девиз Дон-Кихота — постоянство, а произнесенный им обет состоит в том, чтобы быть неизменно верным своей даме.
— Кто это говорит? — раздался вопрос из соседней комнаты.
— Сам Дон-Кихот Ламанчский, — ответил рыцарь. — Он намерен поддерживать оружием не только все, сейчас сказанное им, но и то, что он еще скажет. У хорошего плательщика за деньгами дело не станет.
В эту минуту дверь в комнату Дон-Кихота отворилась, и в нее вошли два благородных — по крайней мере, по наружности — гидальго, из которых один, бросившись Дон-Кихоту на шею, дрожащим от волнения голосом проговорил:
— Как ваш образ не может скрыть вашего имени, так и ваше имя — вашего образа. Сразу видно, что вы — истинный Дон-Кихот Ламанчский, путеводная звезда странствующего рыцарства, наперекор тому сочинителю, который вознамерился похитить у вас ваше имя и уничтожить ваши подвиги в написанной им книге, которую мы только что собирались было читать. Вот, не угодно ли вам взглянуть на нее.
Говоривший взял из рук товарища книгу и передал ее Дон-Кихоту. Рыцарь перелистал книгу и отдал назад, говоря:
— В том немногом, что я прочел здесь, я нашел три несообразности. Во-первых, кое-что в предисловии[*], во-вторых, это невозможное аррагонское наречие, на котором она написана, а в третьих, — что особенно доказывает лживость автора, — он называет жену Санчо Панцы, Терезу Панца, Марией Гутьерец. Если он лжет в одном, то можно ли верить ему и во всем остальном?
— Нечего сказать, хорош историк! — воскликнул Санчо. — Видно, прекрасно он нас знает, когда мою жену называет Марией Гутьерец... Ваша милость, — обратился он к своему господину, — взгляните, пожалуйста, еще раз в эту книгу: не наврано ли там и мое имя?
— А вы, значит, Санчо Панца? — спросил дон Херонимо, тот, который держал в руках книгу.
— Точно так: я — Санчо Панца, оруженосец сеньора Дон-Кихота Ламанчского, — ответил Санчо.
— Ну так, клянусь Богом, — воскликнул дон Херонимо, — этот историк описывает вас вовсе не таким приятным человеком, каким я вижу вас. Он выставляет вас каким-то неумытым и прожорливым дураком, о котором и читать-то не доставляет никакого удовольствия. В первой части «Дон-Кихота» вы изображены совсем другим.
— Прости ему Бог! — сказал Санчо. — Лучше бы он и не поминал обо мне. Устроить пляску можно только хорошо умеючи играть на скрипке, а святой Петр только в Риме у себя дома.
Дон Херонимо и дон Хуан пригласили рыцаря отужинать с ними, так как в этой корчме, говорили они, нельзя достать кушанья, достойного такого знаменитого рыцаря, как Дон-Кихот. Последний, со своею обычною вежливостью, уступил их просьбам и пошел к ним ужинать, между тем как Санчо для компании позвал к себе корчмаря.
За ужином дон Хуан спросил Дон-Кихота, не вышла ли Дульцинея Тобосская замуж, или по-прежнему хранить обет и помнит влюбленного в нее рыцаря?
— Дульцинея чиста как лилия, — ответил Дон-Кихот. — Мои к ней отношения остаются по-прежнему платоническими, но только — увы! — красавица злыми волшебниками превращена в отвратительную крестьянку...
И он подробно рассказал об очаровании Дульцинеи, о своем пребывании в пещере Монтезиноса и о том, какое средство было назначено мудрым Мерлином для разочарования Дульцинеи.
Рассказ Дон-Кихота доставил молодым гидальго громадное удовольствие. Они не менее удивлялись его безумству, чем его красноречию. Их вообще сильно изумляло то, что он мешал быль с небылицею, самые умные и глубокие рассуждения со страшною чепухой. Слушая его, они напрасно старались определить, чего в нем больше — безумия или гениальности.
Поужинав вместе с корчмарем, Санчо вошел к господам и сказал рыцарю:
— Пусть меня повесят, если сочинитель той книги, которую показывали вам эти сеньоры, не хочет поссорить меня с ним! Все-таки надеюсь, что он, обзывая меня обжорой, не называет хоть пьяницей?..
— Он так именно вас и называет, — подхватил дон Херонимо. — Вообще он, как я уже говорил, выставляет вас в самом непривлекательном свете.
— Поверьте мне, — продолжал толстяк, — что Дон-Кихот и я, описанные в этой истории, совсем не те, которые описаны в истории Сида Гамета Бен-Энгели. Тот выставил нас именно такими, какими мы есть: господина моего — мужественным, благоразумным и влюбленным, а меня — простым, остроумным добряком, но не обжорой и не пьяницей.
— Я этому вполне верю, — поспешил объявить дон Хуан. — По моему мнению, следовало бы воспретить всем, кроме Бен-Энгели, описывать замечательные подвиги и приключения Дон-Кихота, подобно тому, как Александр Великий не позволил никому, кроме Апеллеса, писать с него портрет.
— Портрет мой пусть пишет кто хочет, — заметил Дон-Кихот, — только бы не искажали. А кто обезобразит мое изображение, тому я не спущу безнаказанно такого оскорбления.
— Разумеется, — подхватил дон Хуан, — рыцарь Дон-Кихот не может оставить неотомщенным никакого оскорбления, если только не отразит его щитом своего терпения, по всей вероятности, очень широким и крепким.
В подобных разговорах прошла большая часть ночи. Молодые сеньоры настойчиво упрашивали Дон-Кихота прочесть новую книгу о себе, чтобы узнать, как смотрит на него автор, но рыцарь наотрез отказался от этого. Он сказал, что считает эту книгу, хотя только просмотреную им наскоро, негодною от начала до конца, и вовсе не желает давать автору повода радоваться тому, что ее читал изображенный им герой.
— К тому же, — добавил он, — не только глаз, но и самая мысль должна отворачиваться от всего, что грязно, неприлично и отзывает уличным гаерством.
Дон Херонимо, спросил рыцаря, куда он держит путь.
— Я еду в Сарагоссу, чтобы присутствовать на турнирах, происходящих там ежегодно в это время, — ответил Дон-Кихот.
На это дон Хуан сказал, что во второй части истории Дон-Кихота, написанной неизвестным автором, рассказывается, что этот рыцарь уже присутствовал в Сарагоссе на турнирах: но повествование это крайне бледно, вяло, глупо и даже убого.
— В таком случае я не поеду в Сарагоссу, — воскликнул Дон-Кихот, — и постараюсь убедить мир, что я вовсе не тот Дон-Кихот, о котором пишет этот самозваный историк!
— И отлично сделаете, — ответил дон Херонимо. — К тому же в Барцелоне тоже готовятся турниры, на которых вам можно будет проявить вашу ловкость и мужество.
— Да, я туда и думаю направиться, — проговорил Дон-Кихот. — Однако пора спать. Прошу позволения проститься с вами и считать меня отныне вашим преданнейшим другом и слугой.
— Я тоже прошу не брезговать моею дружбой и службой, — сказал Санчо. — Авось на что-нибудь пригожусь вам и я, добрые сеньоры.
Дон-Кихот и его оруженосец ушли в свою комнату, а молодые гидальго еще долго толковали об удивительной смеси ума с безумием, открытой ими в Дон-Кихоте.
Встав рано утром, рыцарь постучался в перегородку соседней комнаты и крикнул своим новым знакомым прощальное приветствие. Санчо щедро расплатился с корчмарем, при чем посоветовал ему не заманивать путешественников пустыми обещаниями, а лучше держать побольше провизии в доме, которая всегда прекрасно окупится.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2025. Произведения русской и зарубежной классической литературы бесплатно, полностью и без регистрации.
Обратная связь