Гражданин (входит)
Опять один, опять суров,
Лежит — и ничего не пишет.
Поэт
Прибавь: хандрит и еле дышит —
И будет мой портрет готов.
Гражданин
Хорош портрет! Ни благородства,
Ни красоты в нем нет, поверь,
А просто пошлое юродство.
Лежать умеет дикий зверь...
Поэт
Так что же?
Гражданин
Да глядеть обидно.
Поэт
Ну, так уйди.
Гражданин
Послушай: стыдно!
Пора вставать! Ты знаешь сам,
Какое время наступило;
В ком чувство долга не остыло,
Кто сердцем неподкупно прям,
В ком дарованье, сила, меткость,
Тому теперь не должно спать...
Поэт
Положим, я такая редкость,
Но нужно прежде дело дать.
Гражданин
Вот новость! Ты имеешь дело,
Ты только временно уснул,
Проснись: громи пороки смело...
Поэт
А! знаю: «Вишь, куда метнул!»
Но я обстрелянная птица.
Жаль, нет охоты говорить.
(Берет книгу.)
Спаситель Пушкин! — Вот страница:
Прочти — и перестань корить!
Гражданин (читает)
«Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв».
Поэт (с восторгом)
Неподражаемые звуки!..
Когда бы с Музою моей
Я был немного поумней,
Клянусь, пера бы не взял в руки!
Гражданин
Да, звуки чудные... ура!
Так поразительна их сила,
Что даже сонная хандра
С души поэта соскочила.
Душевно радуюсь — пора!
И я восторг твой разделяю,
Но, признаюсь, твои стихи
Живее к сердцу принимаю.
Поэт
Не говори же чепухи!
Ты рьяный чтец, но критик дикий.
Так я, по-твоему, — великий,
Повыше Пушкина поэт?
Скажи пожалуйста?!.
Гражданин
Ну, нет!
Твои поэмы бестолковы,
Твои элегии не новы,
Сатиры чужды красоты,
Неблагородны и обидны,
Твой стих тягуч. Заметен ты,
Но так без солнца звезды видны.
В ночи, которую теперь
Мы доживаем боязливо,
Когда свободно рыщет зверь,
А человек бредет пугливо, —
Ты твердо светоч свой держал,
Но небу было неугодно,
Чтоб он под бурей запылал,
Путь освещая всенародно;
Дрожащей искрою впотьмах
Он чуть горел, мигал, метался.
Моли, чтоб солнца он дождался
И потонул в его лучах!
Нет, ты не Пушкин. Но покуда
Не видно солнца ниоткуда,
С твоим талантом стыдно спать;
Еще стыдней в годину горя
Красу долин, небес и моря
И ласку милой воспевать...
Гроза молчит, с волной бездонной
В сиянье спорят небеса,
И ветер ласковый и сонный
Едва колеблет паруса, —
Корабль бежит красиво, стройно,
И сердце путников спокойно,
Как будто вместо корабля
Под ними твердая земля.
Но гром ударил; буря стонет,
И снасти рвет, и мачту клонит, —
Не время в шахматы играть,
Не время песни распевать!
Вот пес — и тот опасность знает
И бешено на ветер лает:
Ему другого дела нет...
А ты что делал бы, поэт?
Ужель в каюте отдаленной
Ты стал бы лирой вдохновенной
Ленивцев уши услаждать
И бури грохот заглушать?
Пускай ты верен назначенью,
Но легче ль родине твоей,
Где каждый предан поклоненью
Единой личности своей?
Наперечет сердца благие,
Которым родина свята.
Бог помочь им!.. а остальные?
Их цель мелка, их жизнь пуста.
Одни — стяжатели и воры,
Другие — сладкие певцы,
А третьи... третьи — мудрецы:
Их назначенье — разговоры.
Свою особу оградя,
Они бездействуют, твердя:
«Неисправимо наше племя,
Мы даром гибнуть не хотим,
Мы ждем: авось поможет время,
И горды тем, что не вредим!»
Хитро скрывает ум надменный
Себялюбивые мечты,
Но... брат мой! кто бы ни был ты,
Не верь сей логике презренной!
Страшись их участь разделить,
Богатых словом, делом бедных,
И не иди во стан безвредных,
Когда полезным можешь быть!
Не может сын глядеть спокойно
На горе матери родной,
Не будет гражданин достойный
К отчизне холоден душой,
Ему нет горше укоризны...
Иди в огонь за честь отчизны,
За убежденье, за любовь...
Иди и гибни безупречно.
Умрешь не даром: дело прочно,
Когда под ним струится кровь...
А ты, поэт! избранник неба,
Глашатай истин вековых,
Не верь, что не имущий хлеба
Не стоит вещих струн твоих!
Не верь, чтоб вовсе пали люди;
Не умер бог в душе людей,
И вопль из верующей груди
Всегда доступен будет ей!
Будь гражданин! служа искусству,
Для блага ближнего живи,
Свой гений подчиняя чувству
Всеобнимающей Любви;
И если ты богат дарами,
Их выставлять не хлопочи:
В твоем труде заблещут сами
Их животворные лучи.
Взгляни: в осколки твердый камень
Убогий труженик дробит,
А из-под молота летит
И брызжет сам собою пламень!
Поэт
Ты кончил?.. чуть я не уснул.
Куда нам до таких воззрений!
Ты слишком далеко шагнул.
Учить других — потребен гений,
Потребна сильная душа,
А мы с своей душой ленивой,
Самолюбивой и пугливой,
Не стоим медного гроша.
Спеша известности добиться,
Боимся мы с дороги сбиться
И тропкой торною идем,
А если в сторону свернем —
Пропали, хоть беги со света!
Куда жалка ты, роль поэта!
Блажен безмолвный гражданин:
Он, Музам чуждый с колыбели,
Своих поступков господин,
Ведет их к благодарной цели,
И труд его успешен, спор...
Гражданин
Не очень лестный приговор.
Но твой ли он? тобой ли сказан?
Ты мог бы правильней судить:
Поэтом можешь ты не быть,
Но гражданином быть обязан.
А что такое гражданин?
Отечества достойный сын.
Ах! будет с нас купцов, кадетов,
Мещан, чиновников, дворян,
Довольно даже нам поэтов,
Но нужно, нужно нам граждан!
Но где ж они? Кто не сенатор,
Не сочинитель, не герой,
Не предводитель, не плантатор,
Кто гражданин страны родной?
Где ты? откликнись! Нет ответа.
И даже чужд душе поэта
Его могучий идеал!
Но если есть он между нами,
Какими плачет он слезами!!.
Ему тяжелый жребий пал,
Но доли лучшей он не просит:
Он, как свои, на теле носит
Все язвы родины своей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гроза шумит и к бездне гонит
Свободы шаткую ладью,
Поэт клянет или хоть стонет,
А гражданин молчит и клонит
Под иго голову свою.
Когда же... Но молчу. Хоть мало,
И среди нас судьба являла
Достойных граждан... Знаешь ты
Их участь?.. Преклони колени!..
Лентяй! смешны твои мечты
И легкомысленные пени!
В твоем сравненье смыслу нет.
Вот слово правды беспристрастной:
Блажен болтающий поэт,
И жалок гражданин безгласный!
Поэт
Не мудрено того добить,
Кого уж добивать не надо.
Ты прав: поэту легче жить —
В свободном слове есть отрада.
Но был ли я причастен ей?
Ах, в годы юности моей,
Печальной, бескорыстной, трудной,
Короче — очень безрассудной, —
Куда ретив был мой Пегас!
Не розы — я вплетал крапиву
В его размашистую гриву
И гордо покидал Парнас.
Без отвращенья, без боязни
Я шел в тюрьму и к месту казни,
В суды, в больницы я входил.
Не повторю, что там я видел...
Клянусь, я честно ненавидел!
Клянусь, я искренно любил!
И что ж?.. мои послышав звуки,
Сочли их черной клеветой;
Пришлось сложить смиренно руки
Иль поплатиться головой...
Что было делать? Безрассудно
Винить людей, винить судьбу.
Когда б я видел хоть борьбу,
Бороться стал бы, как ни трудно,
Но... гибнуть, гибнуть... и когда?
Мне было двадцать лет тогда!
Лукаво жизнь вперед манила,
Как моря вольные струи,
И ласково любовь сулила
Мне блага лучшие свои —
Душа пугливо отступила...
Но сколько б ни было причин,
Я горькой правды не скрываю
И робко голову склоняю
При слове «честный гражданин».
Тот роковой, напрасный пламень
Доныне сожигает грудь,
И рад я, если кто-нибудь
В меня с презреньем бросит камень.
Бедняк! и из чего попрал
Ты долг священный человека?
Какую подать с жизни взял
Ты — сын больной больного века?..
Когда бы знали жизнь мою,
Мою любовь, мои волненья...
Угрюм и полон озлобленья,
У двери гроба я стою...
Ах, песнею моей прощальной
Та песня первая была!
Склонила Муза лик печальный
И, тихо зарыдав, ушла.
С тех пор не часты были встречи:
Украдкой, бледная, придет
И шепчет пламенные речи,
И песни гордые поет.
Зовет то в города, то в степи,
Заветным умыслом полна,
Но загремят внезапно цепи —
И мигом скроется она.
Не вовсе я ее чуждался,
Но как боялся! как боялся!
Когда мой ближний утопал
В волнах существенного горя —
То гром небес, то ярость моря
Я добродушно воспевал.
Бичуя маленьких воришек
Для удовольствия больших,
Дивил я дерзостью мальчишек
И похвалой гордился их.
Под игом лет душа погнулась,
Остыла ко всему она,
И Муза вовсе отвернулась,
Презренья горького полна.
Теперь напрасно к ней взываю —
Увы! сокрылась навсегда.
Как свет, я сам ее не знаю
И не узнаю никогда.
О Муза, гостьею случайной
Являлась ты душе моей?
Иль песен дар необычайный
Судьба предназначала ей?
Увы! кто знает? рок суровый
Всё скрыл в глубокой темноте.
Но шел один венок терновый
К твоей угрюмой красоте...
Н. А. Некрасов, 1855
Печатается по Ст 1873, т. I, ч. 2, с. 85–101, с исправлением опечаток в ст. 51 («Неблагородны» вместо «Но благородны») и в ст. 198 («Когда же… Но молчу.» вместо «Когда же, но молчу…») по Ст 1856 (обоснование этих поправок см.: Бухштаб Б. Я. Заметки о текстах стихотворений Некрасова. — В кн.: Издание классической литературы. Из опыта «Библиотеки поэта». М., 1963, с. 242–257) и устранением цензурных искажений в ст. 56–57 (по автографу ГБЛ), 126–127, 187–192 (по Ст 1856) вслед за рядом советских изданий Некрасова (например, ПСС, т. II).
Недавно было высказано предположение, что замена настоящего времени прошедшим в ст. 56–57 («рыскал» вместо «рыщет» и «бродил» вместо «бредет») была произведена Некрасовым в порядке стилистической правки (Груздев А. Из наблюдений над текстом стихотворения Н. А. Некрасова «Поэт и гражданин». — РЛ, 1960, № 2, с. 198–200). Однако с точки зрения стилистической стихи от этой замены не выиграли, так как прошедшее время здесь не согласуется со словами «теперь» и «доживаем»; между тем отнесение действия к прошедшему времени привело к явному ослаблению политического звучания стихов; поэтому мы присоединяемся к мнению К. И. Чуковского, полагавшего, что замена была сделана в порядке автоцензуры, и вводим в основной текст чтение автографа.
Впервые опубликовано и включено в собрание сочинений: Ст 1856, с. V–XVI. Перепечатывалось во 2-й части всех последующих прижизненных изданий «Стихотворений» и в Р. б-ке.
Автограф всего стихотворения не найден. Автограф ст. 52 (начиная со слов «Заметен ты» — 65 в виде отдельного текста в цикле «Заметки» (под № 1) с заглавием «Самому себе» (первоначальный, зачеркнутый вариант заглавия: «Современному поэту») — ГБЛ (Зап. тетр. № 2, л. 42); факсимильно воспроизведен в издании: Некрасов Н. А. Соч., т. 1. М., 1954, между с. 160 и 161; опубликован Некрасовым без заглавия в составе «Заметок о журналах за февраль 1856 года»: С, 1856, № 3 (ценз. разр. — 29 февр. и 3 марта 1856 г.), отд. V, с. 79. Автограф ст. 136–147 — ЦГАЛИ (Зап. тетр., л. 4, в составе поэмы «В. Г. Белинский»). Эти строфы вошли в стихотворение «Русскому писателю» (С, 1855, № 6 (ценз. разр. — 31 мая 1855 г.), с. 219, с подписью: «Н. Некрасов»). См.: Другие редакции и варианты, с. 265. Черновые наброски, относящиеся к ст. 191–197, 204–207, — ГБЛ (Зап. тетр. № 1, внутренняя сторона задней обложки).
В Экз. авт. ГБЛ Некрасов от руки заполнил цензурные купюры в ст. 227–229, 267. В Экз. авт. ГПБ Некрасов, устраняя цензурные искажения, в ст. 211 зачеркнул «правдивом» и надписал «свободном», а также заполнил цензурную купюру в ст. 227–229. В корректуре Ст 1856 Н. X. Кетчер вписал от руки два дополнительных четверостишия (после ст. 131 и после ст. 135), не вошедших в печатный текст (Кор. Кетчера, л. 58 об., 59).
В прижизненных изданиях «Стихотворений» (начиная со Ст 1861) датировано: «1856». Однако некоторые фрагменты монологов Гражданина были созданы раньше. Ст. 136–147, написанные весной 1855 г., как уже говорилось, были первоначально опубликованы в составе стихотворения «Русскому писателю». Несколько позже были написаны ст. 52–65: упомянутый выше их автограф датируется (по положению в Зап. тетр. № 2) концом 1855 или началом 1856 г. Работу над «Поэтом и гражданином» Некрасов завершил лишь летом 1856 г., находясь на даче близ Ораниенбаума. «Пишу длинные стишищи и устал», — сообщил он И. С. Тургеневу 27 июня 1856 г. Некрасов торопился закончить «Поэта и гражданина», чтобы ввести его (в качестве предисловия) в издание Ст 1856, прошедшее уже через цензуру (ценз. разр. — 14 мая 1856 г.).
В Ст 1856 «Поэт и гражданин» был напечатан более крупным шрифтом и с особой пагинацией (римскими цифрами). Последнее обстоятельство, возможно, объясняется тем, что эти страницы были присоединены к уже сверстанной книге.
Когда сборник Ст 1856 вышел из печати (19 октября 1856 г.), Некрасов находился за границей. Об огромном успехе книги у передовых читателей ему сообщал Чернышевский 5 ноября 1856 г.: «Восторг всеобщий. Едва ли первые поэмы Пушкина, едва ли „Ревизор“ или „Мертвые души“ имели такой успех, как Ваша книга» (Чернышевский, т. XIV, с. 321). В № 11 «Современника» за 1856 г., в рецензии Чернышевского на Ст 1856 были целиком перепечатаны три стихотворения: «Поэт и гражданин», «Отрывки из путевых записок графа Гаранского» и «Забытая деревня». Перепечатка была замечена в великосветских кругах, и о «крамольной» книге Некрасова было доложено Александру II (Чернышевский, т. I, с. 752; Колокол, 1857, 1 авг., л. 2, с. 14–15). Возникло громкое цензурное дело, причем наиболее яростные нападки вызвало стихотворение «Поэт и гражданин», «…тут идет речь, — указывал товарищ министра народного просвещения П. А. Вяземский в проекте распоряжения по цензурному ведомству, — не о нравственной борьбе, а о политической <…> здесь говорится не о тех жертвах, которые каждый гражданин обязан принести отечеству, а говорится о тех жертвах и опасностях, которые угрожают гражданину, когда он восстает против существующего порядка и готов пролить кровь свою в междоусобной борьбе или под карою закона» (ЛН, т. 53–54, с. 215–216). В распоряжении министра народного просвещения А. С. Норова от 30 ноября 1856 г. говорилось, что в стихотворении, «конечно не явно и не буквально, выражены мнения и сочувствия неблагонамеренные. По всему ходу стихотворения и по некоторым отдельным выражениям нельзя не признать, что можно придать этому стихотворению смысл и значение самые превратные» (Лемке М. Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия. СПб., 1904, с. 312); здесь же были выписаны из «Поэта и гражданина» ст. 54–61, 123–127, причем слова «Чтоб он под бурей запылал, Путь освещая всенародно…» и «…дело прочно, Когда под ним струится кровь…» были подчеркнуты как наиболее «неприличные и неуместные» (там же, с. 312–313). В том же распоряжении предписывалось, «чтобы впредь не было дозволяемо новое издание „Стихотворений Н. Некрасова“ и чтобы не были печатаемы ни статьи о сей книге, ни выписки из оной»; редакции «Современника» было объявлено, что «первая подобная выходка подвергнет <…> журнал совершенному прекращению» (там же, с. 313). Выпустить новое издание «Стихотворений» Некрасову удалось лишь после долгих хлопот, в 1861 г. При перепечатке в Ст 1861 многие стихотворения были сильно искажены цензурой. Особенно пострадал «Поэт и гражданин». При дальнейших перепечатках Некрасов восстановил в этом стихотворении ряд ярких строк, но отдельные искажения так и остались в тексте всех последующих прижизненных изданий (см.: Другие редакции и варианты, с. 267–268).
Упрощенно трактуя стихотворение, Е. А. Ляцкий писал, что оно воспроизводит, «без сомнения, одну из типичнейших бесед Чернышевского с Некрасовым» (Современный мир, 1911, № 10, с. 170). Конечно, в монологах Гражданина воплощены вгляды на назначение искусства, которые в ту пору пропагандировал Чернышевский (в «Эстетических отношениях искусства к действительности» и в других работах). Но в монологи того же Гражданина включены и ст. 136–147, которые в черновике поэмы «В. Г. Белинский» были вложены в уста Белинского, а также ст. 52–65, оформленные в рукописи как автопризнание Некрасова и озаглавленные «Самому себе».
Очевидно, что в монологах Гражданина отражены взгляды Чернышевского, Белинского, Некрасова и других революционных демократов. В образе Поэта, видимо, есть какие-то черты характера Некрасова, но несомненно резкое различие творческих установок автора и героя; см. особенно ст. 208–294, где Поэт рассказывает, что его «душа пугливо отступила», испугавшись борьбы («Но… гибнуть, гибнуть… и когда? Мне было двадцать лет тогда!»), и он отошел от больших социальных тем, стал «добродушно» воспевать красоту природы и т. п. Гражданин и Поэт — образы, имеющие обобщенный характер.
Поскольку в прижизненных изданиях Некрасова текст «Поэта и гражданина» печатался с цензурными искажениями и купюрами, читатели восстанавливали доцензурные варианты в своих экземплярах книги Некрасова (иногда с разночтениями) — см. Экз. Васильковского, Экз. ГБЛ, Экз. Гербеля, Экз. Евгеньева-Максимова, Экз. Ефремова 1859, Экз. ИРЛИ б, Экз. Лазаревского, Экз. Музея Н., Экз. Чуковского. Некоторые бесцензурные варианты были восстановлены также в Списке Модзалевского и в заграничной контрафакции — Ст 1862.
Призывая своего друга М. И. Шемановского к «внутренней работе над собою» (т. е. к воспитанию в себе стойких революционных убеждений), Н. А. Добролюбов в письме к нему от 6 августа 1859 г. цитировал «Поэта и гражданина»; он писал: «С потерею внешней возможности для такой деятельности мы умрем, — но и умрем все-таки не даром… Вспомни:
Не может сын глядеть спокойно
На горе матери родной… и т. д.
Прочти стихов десять, и в конце их ты увидишь яснее, что я хочу сказать» (Добролюбов, т. IX, с. 378). В последней фразе Добролюбов обращал внимание своего друга на строки, считавшиеся в то время особенно «крамольными»:
Иди в огонь за честь отчизны,
За убежденье, за любовь…
Иди и гибни безупречно.
Умрешь не даром: дело прочно,
Когда под ним струится кровь…
«Вишь, куда метнул!» — скрытая цитата из Гоголя (в «Ревизоре», д. 2, явл. 8: «Эк, куда метнул!»).
«Не для житейского волненья…» — цитата из стихотворения Пушкина «Поэт и толпа» (1828).
А ты, поэт! избранник неба… — Некрасов использует пушкинскую характеристику Поэта (из того же стихотворения): «небес избранник».
Будь гражданин! служа искусству… — Первоначально (в составе стихотворения «Русскому писателю») эта строка имела другую редакцию: «Служи не славе, не искусству», — и вызвала замечание И. С. Тургенева, который писал И. И. Панаеву 10 июля 1855 г.: «Желал бы я знать — стих Некрасова (в стихотворении «К русскому писателю»):
Служи не славе, не искусству —
вероятно, опечатка вместо: но искусству?» (Тургенев, Письма, т. II, с. 298). Предложенную Тургеневым поправку Некрасов не принял, но переделал строку так, чтобы в ней нельзя было усмотреть пренебрежительного отношения к искусству.
Поэтом можешь ты не быть, Но гражданином быть обязан. — Некрасов перефразирует формулу К. Ф. Рылеева (из посвящения к поэме «Войнаровский», 1823–1825): «Я не поэт, а гражданин». Эту формулу (не называя Рылеева из-за цензуры) привел Н. Г. Чернышевский в 4-й статье из цикла «Очерки гоголевского периода русской литературы» (С, 1856, № 4). Возможно, что эта статья, хорошо известная Некрасову (он хлопотал о ее публикации,перед цензором В. Н. Бекетовым), и напомнила ему о рылеевской формуле (см.: Гаркави А. М. Чернышевский и стихотворение Некрасова «Поэт и гражданин». — В кн.: Н. Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы, вып. 5. Саратов, 1968, с. 54–57).
Кадеты — воспитанники дворянских военно-учебных заведений.
Предводитель — губернский или уездный предводитель дворянства, выборные административные должности.
Плантатор — здесь: помещик, живущий в своем имении.
Хоть мало, И среди нас судьба являла Достойных граждан… — Против этих строк (печатавшихся с вариантом: вместо «среди нас» — «в наши дни») в Экз. авт. ГПБ переписчик сделал пометку: «Здесь видели намек на судьбу декабристов». Впрочем, надо полагать, что Некрасов имел в виду не только декабристов, но и петрашевцев и других революционеров, подвергшихся репрессиям со стороны царского правительства.
Клянусь, я честно ненавидел! Клянусь, я искренно любил! — Н. Г. Чернышевский, усмотревший в этих стихах автопризнание Некрасова, писал ему 5 ноября 1856 г.: «…Вы говорите не о любви к женщине, а о любви к людям — но тут еще меньше права имеете Вы унывать за себя:
Клянусь, я честно ненавидел!
Клянусь, я искренно любил!
— не вернее ли будет сказать Вам о себе:
…я честно ненавижу!
…я искренно люблю!»
(Чернышевский, т. XIV, с. 324).
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2024
Обратная связь