Госпожа де Морсер прошла со своим спутником под зеленые своды липовой аллеи, которая вела к теплице.
— В гостиной было слишком жарко, не правда ли, граф? — сказала она.
— Да, сударыня, и ваша мысль открыть все двери и ставни — прекрасная мысль.
Говоря эти слова, граф заметил, что рука Мерседес дрожит.
— А вам не будет холодно в этом легком платье, с одним только газовым шарфом на плечах? — сказал он.
— Знаете, куда я вас веду? — спросила графиня, не отвечая на вопрос.
— Нет, сударыня, — ответил Монте-Кристо, — но, как видите, я не противлюсь.
— В оранжерею, что виднеется там, в конце этой аллеи.
Граф вопросительно посмотрел на Мерседес, но она молча шла дальше, и Монте-Кристо тоже молчал.
Они дошли до теплицы, полной превосходных плодов, которые к началу июля уже достигли зрелости в этой температуре, рассчитанной на то, чтобы заменить солнечное тепло, такое редкое у нас.
Графиня отпустила руку Монте-Кристо и, подойдя к виноградной лозе, сорвала гроздь муската.
— Возьмите, граф, — сказала она с такой печальной улыбкой, что, казалось, на глазах у нее готовы выступить слезы. — Я знаю, наш французский виноград не выдерживает сравнения с вашим сицилианским или кипрским, но вы, надеюсь, будете снисходительны к нашему бедному северному солнцу.
Граф поклонился и отступил на шаг.
— Вы мне отказываете? — сказала Мерседес дрогнувшим голосом.
— Сударыня, — отвечал Монте-Кристо, — я смиренно прошу у вас прощения, но я никогда не ем муската.
Мерседес со вздохом уронила гроздь.
На соседней шпалере висел чудесный персик, выращенный, как и виноградная лоза, в искусственном тепле оранжереи. Мерседес подошла к бархатистому плоду и сорвала его.
— Тогда возьмите этот персик, — сказала она.
Но граф снова повторил жест отказа.
— Как, опять! — сказала она с таким отчаянием в голосе, словно подавляла рыдание. — Право, мне не везет.
Последовало долгое молчание; персик, вслед за гроздью, упал на песок.
— Знаете, граф, — сказала наконец Мерседес, с мольбой глядя на Монте-Кристо, — есть такой трогательный арабский обычай: те, что вкусили под одной крышей хлеба и соли, становятся навеки друзьями.
— Я это знаю, сударыня, — ответил граф, — но мы во Франции, а не в Аравии, а во Франции не существует вечной дружбы, так же как и обычая делить хлеб и соль.
— Но все-таки, — сказала графиня, дрожа и глядя прямо в глаза Монте-Кристо, и почти судорожно схватила обеими руками его руку, — все-таки мы друзья, не правда ли?
Вся кровь прихлынула к сердцу графа, побледневшего, как смерть, затем бросилась ему в лицо и на несколько секунд заволокла его глаза туманом, как бывает с человеком, у которого кружится голова.
— Разумеется, сударыня, — отвечал он, — почему бы нам не быть друзьями?
Этот тон был так далек от того, чего жаждала Мерседес, что она отвернулась со вздохом, более похожим на стон.
— Благодарю вас, — сказала она.
И она пошла вперед.
Они обошли весь сад, не проронив ни слова.
— Граф, — начала вдруг Мерседес, после десятиминутной молчаливой прогулки, — правда ли, что вы много видели, много путешествовали, много страдали?
— Да, сударыня, я много страдал, — ответил Монте-Кристо.
— Но теперь вы счастливы?
— Конечно, — ответил граф, — ведь никто не слышал, чтобы я когда-нибудь жаловался.
— И ваше нынешнее счастье смягчает вашу душу?
— Мое нынешнее счастье равно моим прошлым несчастьям.
— Вы не женаты?
— Женат? — вздрогнув, переспросил Монте-Кристо. — Кто мог вам это сказать?
— Никто не говорил, но вас несколько раз видели в Опере с молодой и очень красивой женщиной.
— Это невольница, которую я купил в Константинополе, дочь князя, которая стала моей дочерью, потому что на всем свете у меня нет ни одного близкого человека.
— Значит, вы живете одиноко?
— Одиноко.
— У вас нет сестры... сына... отца?
— Никого.
— Как вы можете так жить, не имея ничего, что привязывает к жизни?
— Это произошло не по моей вине, сударыня. Когда я жил на Мальте, я любил одну девушку и должен был на ней жениться, но налетела война и умчала меня от нее, как вихрь. Я думал, что она достаточно любит меня, чтобы ждать, чтобы остаться верной даже моей могиле. Когда я вернулся, она была уже замужем. Это обычная история каждого мужчины старше двадцати лет. Быть может, у меня было более чувствительное сердце, чем у других, и я страдал больше, чем страдал бы другой на моем месте, вот и все.
Графиня приостановилась, словно ей не хватило дыхания.
— Да, — сказала она, — и эта любовь осталась лежать камнем на вашем сердце... Любишь по-настоящему только раз в жизни... И вы не виделись больше с этой женщиной?
— Никогда.
— Никогда!
— Я больше не возвращался туда, где она жила.
— На Мальту?
— Да, на Мальту.
— Она и теперь на Мальте?
— Вероятно.
— И вы простили ей ваши страдания?
— Ей — да.
— Но только ей; вы все еще ненавидите тех, кто вас с ней разлучил?
— Нисколько. За что мне их ненавидеть?
Графиня остановилась перед Монте-Кристо; в руке она все еще держала обрывок ароматной грозди.
— Возьмите, — сказала она.
— Я никогда не ем муската, сударыня, — ответил Монте-Кристо, как будто между ними не было никакого разговора на эту тему.
Графиня жестом, полным отчаяния, отбросила кисть винограда в ближайшие кусты.
— Непреклонный! — прошептала она.
Монте-Кристо остался столько же невозмутимым, как если бы этот упрек относился не к нему.
В эту минуту к ним подбежал Альбер.
— Матушка, — сказал он, — большое несчастье!
— Что такое? Что случилось? — спросила графиня, выпрямляясь во весь рост, словно возвращаясь от сна к действительности. — Несчастье, ты говоришь? В самом деле, теперь должны начаться несчастья!
— Приехал господин де Вильфор.
— И что же?
— Он приехал за женой и дочерью.
— Почему?
— В Париж прибыла маркиза де Сен-Меран и привезла известие, что маркиз де Сен-Меран умер на пути из Марселя, на первой остановке. Госпожа де Вильфор была так весела, что долго не могла понять и поверить; но мадемуазель Валентина при первых же словах, несмотря на всю осторожность ее отца, все угадала; этот удар поразил ее, как громом, и она упала в обморок.
— А кем маркиз де Сен-Меран приходится мадемуазель Валентине де Вильфор? — спросил граф.
— Это ее дед по матери. Он ехал сюда, чтобы ускорить брак своей внучки с Францем.
— Ах, вот как!
— Теперь Францу придется подождать. Жаль, что маркиз де Сен-Меран не приходится также дедом мадемуазель Данглар!
— Альбер, Альбер! Ну, что ты говоришь? — с нежным упреком сказала г-жа де Морсер. — Он вас так уважает, граф, скажите ему, что так не следует говорить!
Она отошла на несколько шагов.
Монте-Кристо взглянул на нее так странно, с такой задумчивой и восторженной нежностью, что она вернулась назад.
Она взяла его руку, сжала в то же время руку сына и соединила их.
— Мы ведь друзья, правда? — сказала она.
— Я не смею притязать на вашу дружбу, сударыня, — сказал граф, — но, во всяком случае, я ваш почтительнейший слуга.
Графиня удалилась с невыразимой тяжестью на сердце; она не отошла и десяти шагов, как граф увидел, что она поднесла к глазам платок.
— У вас с матушкой вышла размолвка? — удивленно спросил Альбер.
— Напротив, — ответил граф, — ведь она сейчас при вас сказала, что мы друзья.
И они вернулись в гостиную, которую только что покинули Валентина и супруги де Вильфор.
Моррель, понятно, вышел вслед за ними.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2024
Обратная связь