На следующий день после этой сцены, в тот час, когда Дебрэ по дороге в министерство обычно заезжал к г-же Данглар, его карета не въехала во двор.
В этот самый час, а именно в половине первого, г-жа Данглар приказала подать экипаж и выехала из дому.
Данглар, спрятавшись за занавеской, следил за этим отъездом, которого он ожидал. Он распорядился, чтобы ему доложили, как только г-жа Данглар вернется, но и к двум часам она еще не вернулась.
В два часа он потребовал лошадей, поехал в Палату и записался в число ораторов, собиравшихся возражать против бюджета.
От двенадцати до двух Данглар безвыходно сидел у себя в кабинете, все более хмурясь, читал депеши, подсчитывал бесконечные цифры и принимал посетителей, в том числе майора Кавальканти, который, как всегда, багровый, чопорный и пунктуальный, явился в условленный накануне час, чтобы покончить свои дела с банкиром.
Выйдя из Палаты, Данглар, во время заседания чрезвычайно волновавшийся и резче, чем когда-либо, нападавший на министерство, сел в свой экипаж и велел кучеру ехать на авеню Елисейских полей, № 30.
Монте-Кристо был дома, но у него кто-то сидел, и он попросил Данглара подождать несколько минут в гостиной.
Пока банкир сидел в ожидании, дверь отворилась и вошел человек в одежде аббата; будучи, по-видимому, короче знаком с хозяином, он не остался ждать, как Данглар, а поклонился ему, прошел во внутренние комнаты и скрылся.
Почти сейчас же та дверь, за которой исчез священник, открылась снова, и появился Монте-Кристо.
— Простите, дорогой барон, — сказал он. — Видите ли, в Париж только что прибыл один из моих добрых друзей, аббат Бузони; вы, вероятно, заметили его, он здесь проходил. Мы давно не видались, и у меня не хватило духу сразу же с ним расстаться. Надеюсь, вы меня поймете и извините, что я заставил вас ждать.
— Помилуйте, — сказал Данглар, — это так естественно; я попал не вовремя и сейчас же удалюсь.
— Ничего подобного, напротив, присаживайтесь, пожалуйста. Но, боже правый, что это с вами? У вас такой озабоченный вид; вы меня просто пугаете. Опечаленный капиталист подобен комете, он тоже всегда предвещает миру несчастье.
— Дело в том, дорогой граф, что меня уже несколько дней преследуют неудачи, и я все время получаю дурные вести.
— Ужасно! — сказал Монте-Кристо. — Вы опять проиграли на бирже?
— Нет, это я бросил, по крайней мере на некоторое время; на этот раз просто одно банкротство в Триесте.
— Вот как? Вы, вероятно, говорите о банкротстве Джакопо Манфреди?
— Совершенно верно. Представьте себе, человек, который, не помню уже с каких пор, ведет со мной дела на восемьсот—девятьсот тысяч франков ежегодно. Ни разу ни одной задержки, ни одного недочета; человек расплачивался, как князь... который платит. Я авансирую ему миллион, и вдруг этот чертов Джакопо Манфреди приостанавливает платежи!
— В самом деле?
— Неслыханное несчастье. Я выдаю на него переводный вексель на шестьсот тысяч ливров, который возвращается неоплаченным, да кроме того, у меня лежит на четыреста тысяч франков его векселей сроком на конец этого месяца, которые должен оплатить его парижский корреспондент. Сегодня тридцатое, я посылаю за деньгами; не тут-то было, корреспондент скрылся. Считая еще испанскую историю, я славно заканчиваю этот месяц.
— Но разве вы так много потеряли на этой испанской истории?
— Разумеется, у меня вылетело семьсот тысяч франков, ни больше ни меньше.
— Как же вы, черт возьми, так попались? Ведь вы матерый волк.
— Это все жена. Ей приснилось, что Дон Карлос вернулся в Испанию, а она верит снам. Она говорит, что это магнетизм, и когда видит что-нибудь во сне, то уверяет, что все непременно так и будет. Я позволил ей сыграть, как она считает нужным; у нее свои средства и свой собственный маклер. Она сыграла и проиграла. Правда, она играла не на мои деньги, а на свои. Но вы понимаете, когда жена проигрывает семьсот тысяч франков, это немного отзывается и на муже. Как, вы этого не знали? Это было злобой дня.
— Я слышал об этом, но не знал подробностей; к тому же я совершенный профан в биржевых делах.
— Вы совсем не играете?
— Я? Когда же мне играть? Я и так едва справляюсь с подсчетом моих доходов. Мне пришлось бы, кроме управляющего, завести еще конторщика и кассира. Но, кстати, об Испании; мне кажется, баронесса могла не только во сне видеть возвращение Дон Карлоса. Разве об этом не говорилось в газетах?
— Ни на грош.
— Но этот честный "Вестник", кажется, исключение из правила и сообщает только достоверные сведения, телеграфные сообщения.
— Вот это и непонятно, — возразил Данглар. — Ведь известие о возвращении Дон Карлоса было действительно получено по телеграфу.
— Так что за этот месяц, — сказал Монте-Кристо, — вы потеряли примерно миллион семьсот тысяч франков?
— И не примерно, а в точности.
— Черт возьми! Для третьестепенного состояния это жестокий удар, — сочувственно заметил Монте-Кристо.
— То есть как это третьестепенного? — сказал Данглар, несколько обиженный.
— Да, конечно, — продолжал Монте-Кристо, — на мой взгляд, есть три категории богатства: первостепенные состояния, второстепенные и третьестепенные. Я называю первостепенным состоянием такое, которое слагается из ценностей, находящихся под рукой: земли, рудники, государственные бумаги таких держав, как Франция, Австрия и Англия, если только эти ценности, рудники и бумаги составляют в общем сумму в сто миллионов. Второстепенным состоянием я называю промышленные предприятия, акционерные компании, наместничества и княжества, дающие не более полутора миллионов годового дохода, при капитале не свыше пятидесяти миллионов. Наконец, третьестепенное состояние — это капиталы, пущенные в оборот, доходы, зависящие от чужой воли или игры случая, которым чье-нибудь банкротство может нанести ущерб, которые могут поколебать телеграфное сообщение, случайные спекуляции, — словом, дела, зависящие от удачи, которую можно назвать низшей силой, если ее сравнивать с высшей силой — силой природы; они составляют в общем фиктивный или действительный капитал миллионов в пятнадцать. Ведь ваше положение именно таково, правда?
— Верно, — ответил Данглар.
— Из этого следует, — невозмутимо продолжал Монте-Кристо, — что, если шесть месяцев кряду будут заканчиваться так же, как и этот, третьестепенная фирма окажется при последнем издыхании.
— Ну, уж вы скажете! — протянул Данглар, невесело улыбаясь.
— Скажем, семь месяцев, — продолжал тем же тоном Монте-Кристо. — Скажите, вы когда-нибудь задумывались над тем, что семь раз миллион семьсот тысяч франков — это почти двенадцать миллионов?.. Нет, никогда? И хорошо делали, потому что после таких размышлений уже не станешь рисковать своими капиталами, которые для финансиста все равно что кожа для цивилизованного человека. Мы носим более или менее пышные одежды, и они придают нам вес; но когда человек умирает, у него остается только его кожа. Так и вы, бросив дела, останетесь при вашем действительном состоянии, то есть самое большее при пяти или шести миллионах; ибо третьестепенные состояния представляют, в сущности, только треть или четверть своей видимости, как железнодорожный локомотив — всего лишь более или менее сильная машина, хоть он и кажется огромным в клубах дыма. Ну так вот, из вашего действительного актива в пять миллионов вы только что лишились почти двух; соответственно уменьшилось и ваше фиктивное состояние, ваш кредит; другими словами, дорогой господин Данглар, вам было сделано кровопускание, которое, если его повторить четыре раза, вызовет смерть. Смотрите, дорогой друг, будьте осторожней! Может быть, вам нужны деньги? Хотите, я вас ссужу?
— Вы все же плохо считаете! — воскликнул Данглар, призывая на помощь всю свою выдержку. — В эту самую минуту моя касса уже наполнена благодаря другим, более удачным спекуляциям. Потеря крови возмещена питанием. Я проиграл битву в Испании, я побит в Триесте, но мой индийский флот, быть может, захватил несколько судов; мои пионеры в Мексике где-нибудь наткнулись на руду.
— Прекрасно, прекрасно! Но шрам остался и при первой же потере начнет кровоточить.
— Нет, потому что я действую наверняка, — продолжал Данглар с пошлым хвастовством шарлатана, у которого вошло в привычку превозносить себя, — чтобы свалить меня, потребовалось бы свержение трех правительств.
— Что ж! Это бывало.
— Гибель всех урожаев.
— Вспомните о семи тучных и семи тощих коровах.
— Или чтобы море ушло от берегов, как во времена Фараона; да ведь морей много, а корабли заменили бы караваны, только и всего.
— Тем лучше, тем лучше, дорогой господин Данглар, — сказал Монте-Кристо, — я вижу, что ошибался и что вы принадлежите к капиталистам второй степени.
— Смею думать, что я могу претендовать на эту честь, — сказал Данглар со своей стереотипной улыбкой, напоминавшей Монте-Кристо маслянистую луну, которую малюют плохие художники, изображая развалины. — Но раз уж мы заговорили о делах, — прибавил он, радуясь поводу переменить разговор, — скажите мне, что, по-вашему, я мог бы сделать для господина Кавальканти?
— Дать ему денег, если он аккредитован на вас и если вы этому кредиту доверяете.
— Еще бы, вполне! Он явился ко мне сегодня утром с чеком на сорок тысяч франков, подписанным Бузони и адресованным на ваше имя, с вашим бланком на обороте. Вы понимаете, что я ему немедленно отсчитал сорок бумажек.
Монте-Кристо кивнул в знак полного одобрения.
— Но это еще не все, — продолжал Данглар, — он открыл у меня кредит своему сыну.
— Разрешите нескромный вопрос: а сколько он дает сыну?
— Пять тысяч франков в месяц.
— Шестьдесят тысяч в год! Я так и думал, — сказал Монте-Кристо, пожав плечами. — Все Кавальканти ужасные скряги. Что такое для молодого человека пять тысяч франков в месяц?
— Но вы понимаете, что если молодому человеку понадобится лишних несколько тысяч...
— Не давайте ему, отец и не подумает вам их зачесть; вы не знаете итальянских миллионеров: это сущие Гарпагоны. А кто открыл ему этот кредит?
— Банк Фенци, одна из лучших фирм Флоренции.
— Я не хочу сказать, что вам грозят убытки, отнюдь; но все же не выходите из пределов кредита.
— Вы, значит, не слишком доверяете этому Кавальканти?
— Я? Я дам ему под его подпись десять миллионов. Это, по моему распределению, состояние второй степени, дорогой барон.
— А как он прост! Я принял бы его за обыкновенного майора.
— И сделали бы ему честь; вы правы, вид у него не очень внушительный. Когда я его увидел в первый раз, я решил, что это какой-нибудь старый поручик, заплесневевший в своем мундире. Но таковы все итальянцы: они похожи на старых евреев, если не поражают своим великолепием, как восточные маги.
— Сын выглядит лучше, — сказал Данглар.
— Немного робок, пожалуй, но, в общем, вполне приличен. Я за него слегка опасался.
— Почему?
— Потому что, когда вы его у меня видели, это был чуть ли не первый его выезд в свет; по крайней мере мне так говорили. Он путешествовал с очень строгим воспитателем и никогда не был в Париже.
— Говорят, все эти знатные итальянцы женятся обыкновенно в своем кругу? — небрежно спросил Данглар. — Они любят объединять свои богатства.
— Обыкновенно — да; но Кавальканти большой оригинал и все делает по-своему. Он, несомненно, привез сына во Францию, чтобы здесь его женить.
— Вы так полагаете?
— Уверен в этом.
— И здесь знают о его состоянии?
— Об этом очень много говорят; только одни приписывают ему миллионы, а другие утверждают, что у него нет ни гроша.
— А ваше мнение?
— Мое мнение субъективно, с ним не стоит считаться.
— Но все-таки...
— Видите ли, ведь эти Кавальканти когда-то командовали армиями, управляли провинциями. Я считаю, что у всех этих старых подеста и былых кондотьеров есть миллионы, зарытые по разным углам, о которых знают только старшие в роде, передавая это знание по наследству из поколения в поколение. Поэтому все они желтые и жесткие, как флорины времен Республики, которые они так давно созерцают, что отблеск этого золота лег на их лица.
— Вот именно, — сказал Данглар, — и это тем более верно, что ни у кого из них нет ни клочка земли.
— Или, во всяком случае, очень мало; сам я видел только дворец Кавальканти в Лукке.
— А, у него есть дворец? — сказал, смеясь, Данглар. — Это уже кое-что!
— Да и то он его сдал министру финансов, а сам живет в маленьком домике. Я же сказал вам, что он человек прижимистый.
— Не очень-то вы ему льстите!
— Послушайте, я ведь его почти не знаю; я встречался с ним раза три. Все, что мне о нем известно, я слышал от аббата Бузони и от него самого. Он говорил мне сегодня о своих планах относительно сына и намекнул, что ему надоело держать свои капиталы в Италии, мертвой стране, и что он не прочь пустить свои миллионы в оборот либо во Франции, либо в Англии. Но имейте в виду, что, хотя я отношусь с величайшим доверием к самому аббату Бузони, я все же ни за что не отвечаю.
— Все равно, спасибо вам за клиента; такое имя украшает мои книги, и мой кассир, которому я объяснил, кто такие Кавальканти, очень гордится этим. Кстати, — спрашиваю просто из любознательности, — когда эти люди женят своих сыновей, дают они им приданое?
— Как когда. Я знал одного итальянского князя, богатого, как золотая россыпь, потомка одного из знатнейших тосканских родов, — так он, если его сыновья женились, как ему нравилось, награждал их миллионами, а если они женились против его воли, довольствовался тем, что давал им тридцать экю в месяц. Допустим, что Андреа женится согласно воле отца; тогда майор, быть может, даст ему миллиона два, три. Если это будет, например, дочь банкира, то он, возможно, примет участие в деле тестя своего сына. Но допустим, что невестка ему не понравится; тогда прощайте: папаша Кавальканти берет ключ от своей кассы, дважды поворачивает его в замке, и вот наш Андреа вынужден вести жизнь парижского хлыща, передергивая карты или плутуя в кости.
— Этот юноша найдет себе баварскую или перуанскую принцессу; он пожелает взять за женой княжескую корону, Эльдорадо с Потоси в придачу.
— Ошибаетесь, эти знатные итальянцы нередко женятся на простых смертных; они, как Юпитер, любят смешивать породы. Но, однако, дорогой барон, что за вопросы вы мне задаете? Уж не собираетесь ли вы женить Андреа?
— Что ж, — сказал Данглар, — это была бы недурная сделка; а я делец.
— Но не на мадемуазель Данглар, я надеюсь? Не захотите же вы, чтобы Альбер перерезал горло бедному Андреа?
— Альбер! — сказал, пожимая плечами, Данглар. — Ну, ему это все равно.
— Разве он не помолвлен с вашей дочерью?
— То есть мы с Морсером поговаривали об этом браке; но госпожа де Морсер и Альбер...
— Неужели вы считаете, что он плохая партия?
— Ну, мне кажется, мадемуазель Данглар стоит не меньше, чем виконт де Морсер!
— Приданое у мадемуазель Данглар будет действительно недурное, я в этом не сомневаюсь, особенно если телеграф перестанет дурить.
— Дело не только в приданом. Но скажите, кстати...
— Да?
— Почему вы не пригласили Морсера и его родителей на этот обед?
— Я его приглашал, но он должен был ехать с госпожой де Морсер в Дьенн; ей советовали подышать морским воздухом.
— Так, так, — сказал, смеясь, Данглар, — этот воздух должен быть ей полезен.
— Почему это?
— Потому что она дышала им в молодости.
Монте-Кристо пропустил эту колкость мимо ушей.
— Но все-таки, — сказал он, — если Альбер и не так богат, как мадемуазель Данглар, зато, согласитесь, он носит прекрасное имя.
— Что ж, на мой взгляд, и мое не хуже.
— Разумеется, ваше имя пользуется популярностью и само украсило тот титул, которым думали украсить его; но вы слишком умный человек, чтобы не понимать, что некоторые предрассудки весьма прочны и их не искоренить, и потому пятисотлетнее дворянство выше дворянства, которому двадцать лет.
— Как раз поэтому, — сказал Данглар, пытаясь иронически улыбнуться, — я и предпочел бы Андреа Кавальканти Альберу де Морсеру.
— Однако, мне кажется, Морсеры ни в чем не уступают Кавальканти, — сказал Монте-Кристо.
— Морсеры!.. Послушайте, дорогой граф, — сказал Данглар, — ведь вы джентльмен, не так ли?
— Надеюсь.
— И к тому же знаток в гербах?
— Немного.
— Ну, так посмотрите на мой; он надежнее, чем герб Морсера.
— Почему?
— Потому что, хотя я и не барон по рождению, я, во всяком случае, Данглар.
— И что же?
— А он вовсе не Морсер.
— Как не Морсер?
— Ничего похожего.
— Что вы говорите!
— Меня кто-то произвел в бароны, так что я действительно барон; он же сам себя произвел в графы, так что он совсем не граф.
— Не может быть!
— Послушайте, — продолжал Данглар. — Морсер мой друг, вернее, старый знакомый вот уже тридцать лет; я, знаете, не слишком кичусь своим гербом, потому что никогда не забываю, с чего я начал.
— Это свидетельствует о великом смирении или о великой гордыне, — сказал Монте-Кристо.
— Ну так вот, когда я был мелким служащим, Морсер был простым рыбаком.
— И как его тогда звали?
— Фернан.
— Просто Фернан?
— Фернан Мондего.
— Вы в этом уверены?
— Еще бы! Я купил у него немало рыбы.
— Тогда почему же вы отдаете за его сына свою дочь?
— Потому что Фернан и Данглар — оба выскочки, добились дворянских титулов, разбогатели и стоят друг друга; а все-таки есть вещи, которые про него говорились, а про меня никогда.
— Что же именно?
— Так, ничего.
— А, понимаю; ваши слова напомнили мне кое-что, связанное с именем Фернана Мондего; я уже слышал это имя в Греции.
— В связи с историей Али-паши?
— Совершенно верно.
— Это его тайна, — сказал Данглар, — и, признаюсь, я бы много дал, чтобы раскрыть ее.
— При большом желании это не так трудно сделать.
— Каким образом?
— У вас, конечно, есть в Греции какой-нибудь корреспондент?
— Еще бы!
— В Янине?
— Где угодно найдется.
— Так напишите вашему корреспонденту в Янине и спросите его, какую роль сыграл в катастрофе с Али-Тебелином француз по имени Фернан.
— Вы совершенно правы! — воскликнул Данглар, порывисто вставая. — Я сегодня же напишу.
— Напишите.
— Непременно.
— И если узнаете что-нибудь скандальное...
— Я вам сообщу.
— Буду вам очень благодарен.
Данглар выбежал из комнаты и бросился к своему экипажу.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2024
Обратная связь