— Кто там? — сбросили оба.
Дверь отворилась, и показалось задумчивое лицо Василисы.
— Это я, — тихо сказала она, — вы здесь, Борис Павлович? Вас спрашивают, пожалуйте поскорей, людей в прихожей никого нет. Яков ко всенощной пошел, а Егорку за рыбой на Волгу послали... Я одна там с Пашуткой.
— Кто меня спрашивает?
— Жандар от губернатора: просит губернатор пожаловать, если модно, теперь к нему, а если нельзя, так завтра пораньше: нужно, говорит, очень!
— Что такое там? — с удивлением сказал Райский, — ну хорошо, скажи, — буду...
— Пожалуйте поскорее, — упрашивала Василиса, — там еще вот этот гость пришел...
— Кто еще?
— Да вот... взлызастый такой...
— Какой "взлызастый"
— Вот что, слышь, плетьми будут сечь... В зале расселся, ждет вас, а барыня с Марфой Васильевной еще не воротились из города...
— Что это, Василиса, ты не спросила, как его зовут!..
— Сказывал он, да забыла.
Райский и Вера с недоумением поглядели друг на друга.
— Черт знает! какой-нибудь гость из города — какая тоска!
— Нет, это вот этот, что ночевал пьяный у вас...
— Марк Волохов, что ли?
Вера сделала движение.
— Подите скорей — узнайте, зачем он? — сказала она.
— Чего ты испугалась? Ведь он не собака, не мертвец, не вор, а так, беспутный бродяга...
— Идите, идите, — торопила Вера, не слушая его. — Это любопытно...
— Скорее, Борис Павлыч, пожалуйте! — торопила и Василиса, — мы с Пашуткой заперлись от него на ключ.
— Это зачем?
— Боимся.
— Чего?
— Так, боимся. Я уж из окна вылезла на дворик и перелезла сюда. Как бы он там не стянул чего-нибудь?
Райский засмеялся и пошел с ней. Он отпустил жандарма, сказавши, что приедет через час, потом пошел к Марку и привел его в свою комнату.
— Что, ночевать пришли? — спросил он Волохова.
Он уж с ним говорил не иначе, как иронически. Но на этот раз у Марка было озабоченное лицо. Однако когда принесли свечи и он взглянул на взволнованное лицо Райского, то засмеялся, по-своему, с холодной злостью.
— Ну, вот, а я думал, что вы уж уехали! — сказал он насмешливо.
— Еще успею, — небрежно заметил Райский.
— Нет, уж теперь поздно: вот какие у вас глаза!
— А что глаза, ничего! — говорил Райский, глядясь в зеркало.
— И похудели: корь уж выступает.
— Полноте вздор говорить, — отвечал Райский, стараясь не глядеть на него, — скажите лучше, зачем вы пришли опять к ночи?
— Ведь я ночная птица: днем за мной уж очень ухаживают. Меньше позора на дом бабушки. Славная старуха — выгнала Тычкова!
Он опять вдруг сделался серьезен.
— Я к вам за делом, — сказал он.
— У вас дело? — заметил Райский, — это любопытно.
— Да, больше, нежели у вас. Вот видите: я был нынче в полиции, то есть не сам, конечно, с визитом, частный пристав пригласил, и даже подвез на паре серых лошадей.
— Это зачем: случилось что-нибудь?
— Пустяки: я тут кое-кому книги раздавал...
— Какие книги? Мои, что у Леонтья брали?
— И их, и другие еще — вот тут написано, какие.
Он подал ему бумажку.
— Кому же вы раздавали?
— Всем, больше всего молодежи: из семинарии брали, из гимназии — учитель один...
— Разве у них нечего читать?
— Как нечего! Вот Козлов читает пятый год Саллюстия, Ксенофонта да Гомера с Горацием: один год с начала до конца, а другой от конца до начала — все прокисли было здесь... В гимназии плесень завелась.
— Разве новых книг нет у них?
— Есть: вон другой осел, словесник, угощает то Карамзиным то Пущкиным. Мозги-то у них у всех пресные...
— Так вы посолить захотели — чем же, посмотрим!
— Ох, как важно произнесли: "посмотрим!" — живой Нил Андреич!
Райский пробежал бумажку и уставил на Марка глаза.
— Ну, что вы выпучили на меня глаза?
— Вы им давали эти книги?
— Да, а что?
Райский продолжал с изумлением глядеть на Марка.
— Эти книги молодым людям! — прошептал он.
— Да вы, кажется, в бога веруете? — спросил Марк.
Райский все глядел на него.
— Не были ли вы сегодня у всенощной? — спросил опять холодно Марк.
— А если был?
— Ну, так не мудрено, что вы можете влюбиться и плакать... Зачем же вы выгнали Тычкова: он тоже — верующий!
— Я не спрашиваю вас, веруете ли вы: если вы уж не уверовали в полкового командира в полку, в ректора в университете, а теперь отрицаете губернатора и полицию — такие очевидности, то где вам уверовать в бога! — сказал Райский. — Обратимся к предмету вашего посещения; какое вы дело имеете до меня?
— Вот видите, один мальчишка, стряпчего сын, не понял чего-то по-французски в одной книге и показал матери, та отцу, а отец к прокурору. Тот слыхал имя автора и поднял бунт — донес губернатору. Мальчишка было заперся, его выпороли: он под розгой и сказал, что книгу взял у меня. Ну, меня сегодня к допросу...
— Что же вы?
— Что я? — сказал он, с улыбкой глядя на Райского. — Меня спросили, чьи книги, откуда я взял...
— Ну?
— Ну, я сказал, что... у вас: что одни вы привезли с собой, а другие я нашел в вашей биолиотеке — вон Вольтера...
— Покорно благодарю: зачем же вы мне сделали эту честь?
— Потому что с тех пор, как вы вытолкали Тычкова, я считаю вас не совсем пропащим человеком.
— Вы бы прежде спросили, позволю ли я — и честно ли это?
— Я — без позволения. А честно ли это, или нет — об этом после. Что такое честность, по-вашему? — спросил он, нахмурившись.
— Об этом тоже — после, а только я не позволю этого.
— Это ни честно, ни нечестно, а полезно для меня.
— И вредно мне: славная логика!
— Вот я до логики-то и добираюсь, — сказал Марк, — только боюсь, не две ли логики у нас?..
— И не две ли честности? — прибавил Райский.
— Вам ничего не сделают: вы в милости у его превосходительства, — продолжал Марк, — да и притом не высланы сюда на жилье. А меня за это упекут куда-нибудь в третье место: в двух уж я был. Мне бы все равно в другое время, а теперь... — задумчиво прибавил он, — мне бы хотелось остаться здесь... на неопределенное время...
— Ну-с? — холодно сделал Райский. — Еще что?
— Еще ничего. Я хотел только рассказать вам, что я сделал, и спросить, хотите взять на себя или нет?
— А если не хочу? И не хочу!
— Ну, нечего делать: скажу на Козлова. Он совсем заплесневел: пусть посидит на гауптвахте, а потом опять примется за греков...
— Нет, уж не примется, когда лишат места и куска хлеба.
— Пожалуй что и так... не логично! Так уж лучше скажите вы на себя.
— Во имя чего вы требуете от меня этой услуги? Что вы мне?
— Во имя того же, во имя чего занял у вас деньги, то есть мне нужны они, а у вас есть. И тут тоже: вы возьмете на себя, вам ничего не сделают, а меня упекут — надеюсь, это логика!
— А если на меня упадет неприятность?
— Какая? Нил Андреич разбойником назовет, губернатор донесет и вас возьмут на замечание?.. Перестанемте холопствовать: пока будем бояться, до тех пор не вразумим губернаторов...
— Однако сами боитесь сказать на себя!
— Не боюсь, а теперь не хочу уехать отсюда.
— Отчего?
— Ну так, не хочу. После я пойду сам и скажу, что книги мои. Если потом вы какое-нибудь преступление сделаете, скажите на меня: я возьму на себя...
— Как же это брать на себя: странной услуги требуете вы! — говорил Райский в раздумье.
— А вы вот что: попробуйте. Если дело примет очень серьезный оборот, чего, сознайтесь сами, быть не может, тогда уж нечего делать — скажите на меня. Экая досада! — ворчал Марк. — Этот мальчик все испортил. А уж тут было принялись шевелиться...
— Я сейчас к губернатору еду, — сказал Райский, — он присылал. Прощайте!
— А! присылал!
— Что же мне делать, что говорить?
— Губернатор замнет историю, если вы назоветесь героем: он не любит ничего доводить до Петербурга. А со мной нельзя, я под надзором, и он обязан каждый месяц доносить туда, здоров ли я и каково поживаю? Ему все хочется сбыть меня отсюда, чтобы мне дали разрешение уехать; я у него, как бельмо на глазу! Он уж недавно донес, что я "обнаруживаю раскаяние": если история с книгами пройдет мимо меня, он донесет, что я стал таким благонадежным благонадежным и доблестным гражданином, какого ни Рим, ни Спарта не производили: меня и выпустят из-под надзора! Следовательно, взязвши на себя историю, вы угодите и ему... А впрочем, делайте, как хотите! — равнодушно заключил Марк. — Пойдемте, и мне пора!
— Куда же вы — вот двери...
— Нет, дойдемте до вашего сада, а там по горе сойду, мне надо туда... Я подожду на острове у рыбака, чем это кончится.
У обрыва Марк исчез в кустах, а Райский поехал к губернатору и воротился от него часу во втором ночи. Хотя он поздно лег, но встал рано, чтобы передать Вере о случившемся. Окна ее были плотно закрыты занавесками.
"Спит", — подумал он и пошел в сад.
Он целый час ходил взад и вперед по дорожке, ожидая, когда отдернется лиловая занавеска. Но прошло полчаса, час, а занавеска не отдергивалась. Он ждал, не пройдет ли Марина по двору, но и Марины не видать.
Вскоре у бабушки в спальне поднялась стора, зашипел в сенях самовар, голуби и воробьи начали слетаться к тому месту, где привыкли получать от Марфеньки корм. Захлопали двери, пошли по двору кучера, лакеи, а занавеска все не шевелилась. Наконец Улита показалась в подвалах, бабы и девки поползли по двору, только Марины нет. Бледный и мрачный Савелий показался на пороге своей каморки и тупо смотрел на двор.
— Савелий! — кликнул Райский.
Савелий расстановистыми шагами подошел к нему.
— Скажи Марине, чтоб она сейчас дала мне знать, когда встанет и оденется Вера Васильевна.
— Марины нет! — несколько поживее обыкновенного сказал Савелий.
— Как нет, где она?
— Уехала еще на заре проводить барышню за Волгу, к попадье.
— Какую барышню: Веру Васильевну?
— Точно так.
Он остолбенел и почти с ужасом глядел на Савелья.
— На чем же они поедали, с кем? — спросил он, помолчав.
— Прохор их завсегда возит в бричке, на буланой лошади.
Райский молчал.
— К вечеру вернутся, — прибавил Савелий.
— Вернутся, ты думаешь, сегодня? — живо спросил Райский.
— Точно так-с, Прохор с лошадью, и Марина тоже. Они проводят барышню, а сами в тот же день назад.
Райский смотрел во все глаза на Савелья и не видал его. Долго еще стояли они друг против друга.
— Еще ничего не прикажете? — медленно спросил Савелий.
— А? что? да, — очнулся Райский, — ты... тоже ждешь Марину?
— Сгинуть бы ей, проклятой! — мрачно сказал Савелий.
— Зачем ты бьешь ее? Я давно хотел посоветовать, чтоб ты перестал, Савелий.
— Я не бью теперь больше.
— Давно ли?
— Вот теперь, как смирно эту неделю живет, так и...
Складки стали прилежно работать у него на лбу, помогая мысли.
— Ступай, мне больше ничего не надо — только не бей, пожалуйста, Марину — дай ей полную свободу: и тебе, и ей лучше будет... — сказал Райский.
Он пошел с поникшей головой домой, с тоской глядя на окна Веры, а Савелий потупился, не надевая шапку, дивясь последним словам Райского.
"Тоже страсть! — думал Райский. — Бедный Савелий! бедный — и я!"
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2024
Обратная связь