Гримбарт и Рейнеке вместе шли по широкому полю,
Путь к королевскому замку прямо держали. И молвил
Рейнеке Гримбарту: «Ну, судьба, вывози! Но на сей раз
Мне сдается, что путь мой будет благополучен.
Милый племянник, с тех пор, как я вам исповедался — много
Новых грехов накопилось на многогрешном: услышьте ж
Исповедь всех великих и малых, новых и старых.
«У медведя из шкуры был вырезан мне на котомку
Кожи добрый кусок; должны были волк и волчица
Мне уступить по паре сапог. Все это из мести
Я учинил. Я грубою ложью гнев королевский
Не устыдился разжечь и низко царя обманул я:
Сплел ему целую басню о заговоре и кладе.
Мало того, я Косого бесщадно задрал и зарезал,
Мертвую голову зайца Беллину всучил — и ужасно
Принял король это к сердцу, и бедный Беллин поплатился.
Также и Кролика я схватил так сильно за шею,
Что чуть-чуть он не умер, и злился я, что ушел он.
Должен я тоже признаться, что прав в своей жалобе Ворон:
Съел я жену у него. Вот все, в чем я грешен с тех пор, как
Исповедался вам; но плутню одну позабыл я
Вам тогда сообщить. Теперь же ее расскажу вам;
Должен ее вам поведать, затем, что я не желал бы
Грех подобный на сердце дольше носить: все тогда я
На спину Волку взвалил. Ну, слушайте: шли мы раз вместе
Через Какис и Эльвердинген, и там увидали
С жеребенком кобылу. И тот, и другая, как ворон,
Были черны. Жеребенку верных пять месяцев было.
Голод томил Изегрима, и начал ко мне приставать он:
«Дядя, спросите кобылу, не продаст ли она нам
Своего жеребенка? И сколько он стоит?» И вот я
К ней подошел: «Госпожа кобыла», ей говорю я,
«Ваш жеребенок, смею спросить? Не угодно ль вам будет
Нам жеребенка продать? А мы бы купили». — «О, если
Не поскупитесь», кобыла сказала, «продам я, пожалуй!
Крайнюю цену сказать вам? — Извольте: ее вы прочтете:
Четко она на заднем копыте написана». Понял
Тотчас я штуку и молвил: «Долгом считаю сознаться,
Грамота мне не далася, сколько я ей ни учился.
Да и сына торгую у вас не для собственной нужды.
Вот Изегриму угодно знать это: меня и послал он».
«Пусть и придет сам», сказала она, «тогда и узнает».
Я подошел к Изегриму и так говорить ему начал:
«Если свой голод хотите вы угодить, так ступайте:
Жеребенка кобыла готова продать вам; цена же
У нее на копыте — сказала — написана заднем;
Мне и прочесть предлагала, да я, к сожаленью, теряю
Много тем, что не знаю грамоте. Уж потрудитесь
Сами прочесть о цене, авось кое-что разберете».
«Как не прочесть!» ответил мне волк: «Великая мудрость!
Я по-латыни, я по-немецки, по-итальянски
И по-французски умею: не даром я в эрфуртской школе
У мудрецов и ученых лекции слушал, не даром
Диспуты с профессорами держал там; лиценции также
Все получил я формально[*], и все скриптуры читаю
Так же легко, как фамилью свою. Отчего не прочесть мне?
Ждите ж меня здесь, а я схожу и у ней почитаю».
И подошел он к кобыле и молвил: «Что просишь за сына?
Мне ты уступишь!» Она ему отвечала: «Вы цену
Можете сами прочесть: написана вот на копыте».
«А покажи-ка», волк возразил. «Гляди, коли хочешь»,
Молвила с сердцем она, подняв из травы свою ногу:
Шесть гвоздей на подкове железной при солнце блистали.
Метко и быстро она лягнула ногою и волку
В лоб потрафила прямо. Он так и грохнулся наземь
И, как убитый, лежал. Она же со всех ног пустилась
Дальше от нас и исчезла. И долго без чувств пролежал он:
Будет с часок, коль не больше; очнувшись же, взвыл, как собака.
Я сторонкой к нему зашел и промолвил: «Ну, дядя,
Где же кобыла? Вкусен ли был жеребенок? Вы сами
Славно поели, небось — зачем же меня позабыли?
«Ох!» отвечал он: «Не смейтесь! В какой просак через вас я
Нынче попался! Вы просто, Бог с вами, бесчувственней камня!
Длинноногая лошадь! Черт побери ее душу!
Ведь с подковой нога-то была — вот надпись какая!
Новые гвозди! Шесть ран у меня на башке, посмотрите!»
«Чуть в живых он остался. Вот все, любезный племянник,
Я теперь исповедался вам. Простите меня вы!
Плохо придется, я знаю, мне при дворе; за то совесть
Будет чиста у меня, и грех меня гнесть перестанет.
Молвите ж мне, что мне делать, чтоб получить отпущенье?»
Гримбарт ему отвечал: «Опять грехов у вас много;
Но мертвецы не воскреснут. Конечно, лучше бы было,
Если б они еще жили. И потому, в уваженье
Страшной минуты и близкой смерти, над вами висящей,
Я, как церкви служитель, грехи отпустить вам решаюсь.
Да, при дворе на вас страшно озлоблены все — и за вас я
Сильно боюсь; особливо за голову зайца с вас взыщут.
Дерзко тогда с королем вы поступили, признайтесь,
Вам повредит это больше, поверьте, чем вы полагали».
«Ни на волос!» ответил шельмец. «И сказать ли вам, дядя?
В свете пробиться уметь чего-нибудь стоит; нельзя же,
Сами вы знаете, святость в нем соблюдать, будто в келье.
Медом торгуешь, так пальцы себе кой-когда и оближешь.
Заяц меня раздражил, пред глазами моими начавши
Прыгать туда и сюда. Понравилось жирное тело
Мне его очень — и я любовь отложил поневоле.
Вот и Беллину наделал я неприятностей. Если
Вред на их стороне, то грех на моей точно также.
Да и они-то такие грубые, право; в поступках
Не отесаны, глупы. Еще церемониться с ними!
Многого вы захотели! Я с опасностью жизни
Кой-как от смерти ушел и их то тому, то другому
Начал еще поучать — да в прок не пошло им ученье.
Правда, ближнего всякий обязан любить, я согласен,
Только их уважать я не мог. Да что толковать тут!
Не воскресить мертвецов нам, сами вы это сказали.
Поговорим о другом. Теперь трудное время настало!
Выше-то как поступают? Только нельзя говорить-то;
Видеть все мы здесь видим, да втихомолку смекаем.
«Разве нам неизвестно, что грабит наш Лев, как и всякий?
Что самому не годится, он молча волкам и медведям
То отдает — и сам прав. И никого не найдется,
Кто бы осмелился правду сказать ему прямо и смело.
Духовник, капелланы, притихнув, молчат. Отчего же?
Сами нечисты; воруют, где только поживу находят.
Сунься-ка с жалобой тут! Да лучше начать ловить воздух!
Время даром уйдет. Подумаешь, да и займешься
Чем-нибудь прибыльным, новым. Что было, того не воротишь,
Что у тебя возьмет сильный, то и пиши уж пропалым.
Жалоб и слушать не станут, только совсем надоешь им.
Наш-то набольший — лев; по львиному он и считает
Все мирское своим. Мы сами его достоянье,
Так и не диво, что наше все почитает своим он.
«Можно ль мне быть откровенным, дядюшка? Мудрый король наш
Только и жалует тех, которые больше приносят,
Да плясать умеют под королевскую дудку.
Многим сядет на шею, что Изегрим вместе с Медведем
Снова в Совет затесались. Крадут они беспощадно;
Любит Лев их — и всякий смотрит на это безмолвно:
Думает, сам попадет когда-нибудь в очередь. Больше
Четырех их сидит там по правую царскую руку,
Милостью взысканных, знатных, великих по чину и званью.
А промысли цыпленка какой-нибудь Рейнеке бедный,
Все на него так и лезут гурьбою, гонят и ловят
И на казнь громогласно в голос один осуждают
Так-то мелких воришек и вешают, чтобы у крупных
Было побольше всего, побольше имений и замков.
Видите, дядя, как станешь думать об этом и в жизнь-то
Всмотришься ближе, так сам туда же за ними полезешь,
Да рассуждать еще станешь: «Стало, так быть тому должно:
Все ведь так делают!» Правда, что совесть тогда шевелится,
Кажет гнев божий вдали, и суд страшный являет пред взором,
Напоминая о смерти. Добро, добытое корыстью,
Как бы ни было мало, должно возвратиться по праву.
Тут и раскаянье в сердце почувствуешь, да не надолго!
И что проку быть лучшим, когда в наше трудное время
Лучшие, вместе со всеми, на зуб попадают народу.
Всех-то толпа пересудит; никто от нее не уходит;
Каждого рядит она, на всех небывальщину взводит.
Мало в ней, мало хорошего, только немногие добрых,
Честных господ заслужили. А в песнях и толках народных
Только и слышишь про злое; хоть знают в народе про многих
Знатных и мелких господ довольно и доброго — только
О добре-то молчат и редко о нем вспоминают.
Что ж всего хуже, так это игра бестолкового бреда,
Всех охватившего ныне — бреда, что каждый, отдавшись
Воле своей неудержной, может господствовать в мире.
Нет, чтоб жену и детей в порядке держать, свою челядь
Грубую, злую обуздывать; нет, чтоб себе втихомолку,
Коль мотают глупцы, вкушать плод умеренной жизни!
Как же после того улучшиться миру? Ведь каждый
Все позволяет себе, насильно хочет быть первым.
Так-то глубже и глубже в тяжелое зло мы впадаем[*],
Ложь, обман и измена, и кража, и лживые клятвы,
Низость, грабеж и разбой — об этом только и слышишь.
Лжепророки и плуты жестоко людей надувают.
Все живут, как попало; а станешь по дружбе пенять им,
Слушают с полуулыбкою и отвечают: «эх, если б
Грех был велик и тяжел, как нам проповедуют часто,
Первые патеры стали б его избегать и страшиться!»
Так вот примером дурным они себя извиняют,
Как обезьяны живут; но те уж такими родились
И потому лишь страдают, что размышлять не умеют.
«Правда, особам духовным должно бы вести себя лучше!
Многое было б не худо им делать и скрытно, и тайно;
Но они не щадят нас, светских, у нас пред глазами
Делают, что захотят, как будто мы все уж ослепли.
Нет, не ослепли и видим, что им, как и грешникам светским,
Не по нраву уж больше обеты, посты и молитвы[*].
«Вот хоть за Альпами, каждый патер любовницу держит:
Также и в наших местах таких найдется не мало.
Как у прочих женатых людей, у них дети родятся;
Их обеспечить они, конечно, желают и часто
Их на высокую степень богатства и власти возводят.
Что ж? Они помнят о том, откуда и как они вышли?
Нет, они всем нам дорогу перебивают и гордо,
И свысока на всех смотрят, как будто они и Бог знает
Роду какого, и мыслят, что правы они, да и только.
Прежде выскочек этих не так уважали, теперь же
В бары попали они. Конечно, все делают деньги.
Редко земли встречаешь, где бы процентов и пошлин
Не возвышали аббаты и сел не брали на откуп.
Свет вверх дном они ставят — и учится злу прихожанин:
Всякий, на патера глядя, греха и сам не боится,
И слепец от добра другого слепца лишь отводит.
Да и кто бы заметил теперь добродетели мирных,
Благочестивых отцов и то, как добрым примером
Зиждут церковь святую они? Кто живет по писанью?
Только в пороках и зле коснеют все больше и больше.
Вот каков наш народ. Так как же тут исправляться?
«Слушайте дальше. Еще беды никакой я не вижу,
Если кто незаконно родился — чем виноват он?
Я это так говорю, меня вы поймите. И если
Он смиряется только, гордым своим обращеньем
Не раздражает других, то это ему пропускают.
Было бы даже грешно над этим глумиться. Рожденье
Нам не дает благородства и нас позорить не может.
Лишь добродетель с пороком людей отличать в состояньи.
Мудрых и истинно добрых священников все почитают,
Злые, однако, всегда дурной пример подают всем.
Сколько с кафедры он о жизни святой ни толкуй нам,
А прихожане все скажут: «он о добре говорит сам,
Сам же злое творит — чему же тут следовать станешь?»
Да и для церкви он пользы почти никакой не приносит!
Даром что всем говорит: «Братья, жертвуйте, зиждите церковь,
Если желаете внити в царство небесное?» Так он
Речь заключает свою, а сам хоть бы что-нибудь подал;
Право, скорее он церкви даст развалиться. Живет он
Пышно, богато; одет всегда в драгоценные ткани;
Любит попить и поесть. А если в мирские веселья
Пустится раз человек, так станет ли петь и молиться?
Добрые пастыри денно и нощно должны быть на службе
Господу Богу и делать добро. Так только и могут
Быть они церкви полезны; должны они добрым примером
Паству стезею спасенья ввести во врата благодати.
«Знаю я тоже монахов! Трещать и болтать лишь для вида
Только и знают, и ищут всегда что ни есть богатейших:
Любят польстить человеку, да по гостям только ходят.
Прошен один, а глядишь — другой за ним следом тащится,
А за другим уж и двое, и трое. Кто лучше у них там,
В монастыре, говорят, того и в чины производят,
Делают стражем, чтецом, приором. А кто посмирнее,
Тот в сторонке держись. Работа тоже не равно
Разделена у них там. Одни и ночью на хорах
Петь должны и читать, дозором ходить по кладбищу,
Между тем как другие живут во всяком довольстве,
В неге, покое, и лучший кусок им всегда достается.
«А легаты? А пробсты? Аббаты, прелаты, белицы
И монахини? Много б о них рассказать было можно!
Только и слышишь везде: «давай мне побольше, с меня же
Ничего не бери». И, право, мало найдется
Между ними ведущих святую жизнь по закону.
Так духовенство теперь с пути совратилось и пало».
«Дядя!» ответил Барсук: «вы, вижу, в чужих прегрешеньях
Начали каяться мне. Вам это едва ли поможет?
Я полагаю, что будет довольно и собственных ваших.
Да и вправду скажите, что вам-то, дядя, за дело
До духовенства и прочих сословий? Пусть всякий по силам
Ношу носит свою и сам за то отвечает,
Как в своем состояньи долг свой исполнить стремится.
И от такого ответа никто не избавится, стар ли,
Молод ли, в свете ль живет, иль молится в сумрачной келье.
Вы ж далеконько зашли и слишком много сказали;
Этак, пожалуй, введете вы и меня в искушенье.
Вы в совершенстве узнали, как все на свете творится:
Вам бы только постричься, скорее. Я сам с своей паствой
К вам бы на дух явился, ваших учений послушал
И поучился б уму; оно, конечно, и правда,
Много из наших найдется грубых, тупых и развратных».
Так подходили они к дворцу короля. И промолвил
Рейнеке-Лис: «решено!» и с духом стал собираться.
Тут им на встречу попался Мартын-Обезьяна: он только
Было собрался в дорогу и в Рим отправлялся, обоим
Им поклонился и Лису молвил: «Дядя, надейтесь!»
Стал о том, о сем расспрашивать Лиса, хоть дело
Было ему все известно. «Ах, как фортуна-то стала
В эти дни меня гнать!» — Рейнеке-Лис ему молвил:
«Вот, какие-то воры снова меня оболгали;
Снова меня обвиняют, особенно Кролик и Ворон:
Ухо один потерял, другой жены не отыщет.
Мне-то до этого что? И если бы только с монархом
Мне удалось перемолвить, уж им бы порядком досталось.
Но подъело меня совсем отлученье от церкви.
У благочинного дело об этом ведется, а он ведь
С весом большим при дворе. А под проклятьем за Волка
Я нахожусь. Он когда-то был там ризничим сделан,
Только прожил недолго: бежал из стен монастырских,
Клялся, что там невозможно жить ему было, что строго
Очень уж стали держать, что пост ему не по силам —
Я и помог ему в бегстве. Сам сожалею! Клевещет
Он на меня ежечасно и яму мне роет. Так как же
В Рим я отправлюсь? Как дома, без помощи всякой, семейство
Покину? Ведь Волк в покое его не оставит,
Всячески будет вредить, я уж знаю. Также найдется
Много других, кроме Волка, ко мне питающих злобу.
Если б не Рима проклятье, я бы нашелся, что делать:
Мог бы опять при дворе спокойно попробовать счастья».
Лису Мартын отвечал: «Помочь я могу вам. Как кстати!
Сам я в Рим отправлюсь и там вам буду полезен,
Вас угнетать не позволю. Как писарь епископский, в этом
Деле я смыслю кой что. Я так устрою, чтоб пробста
Вызвали в Рим, а уж там со мною он ведаться будет.
Дядюшка, будьте покойны: я уж обделаю дельце;
Я апеллировать стану... О! у меня уж, наверно,
Вас абсольвируют тотчас — я сам принесу вам известье.
Всплачутся ваши враги, и деньги, и труд потеряют.
Знаю, как в Риме ведутся дела-то, знаю, что нужно
Сделать, что пропустить. Там мой дядюшка Симон[*]
В силе большой и в почете: рад помогать он за деньги.
Плутня — вот господин! И доктор Взятка почтенный,
И Вертушка, и Бесприютный — со всеми знаком я!
Деньги вперед я послал; так, знаете, лучше со всеми
Там познакомишься. Любят они волочить человека:
Денег хотят, вот и все тут. И будь ваше дело так криво,
Что и поправить нельзя, его уж я выпрямлю деньгой.
Дашь им грош, так милость найдешь; не дашь, так и двери
Все пред тобою запрутся. Вам лучше здесь оставаться;
Я уж займусь вашим дельцем и пораспутаю узел.
Вы ж ко двору отправляйтесь. Там без сомненья найдете
Госпожу Рюкенау, жену мою верную. Любят
Царь и царица ее — умна и находчива больно.
Вы перемолвите с нею: она чрезвычайно охотно
Добрым друзьям помогает. Много родных там найдете.
Правым быть не всегда безопасно. С нею теперь там
Две сестрицы живут, да трое собственных деток;
Сверх того, много других из вашего рода, готовых
Вам завсегда услужить, как только вам будет угодно.
Если ж вам все-таки в праве откажут, увидите сами,
Сколько я весу имею. А станут вас притеснять там —
Тотчас ко мне напишите — и я отлучу государство
Мигом от церкви, а с ним короля с королевой,
Жен, мужей и детей их. Я интердикт разошлю всем —
И не будет ни пенья в церквах, ни обеден венчальных,
Ни похорон, ни крестин, и так дальше! Не так ли, племянник?
Папа и болен, и стар, в дела никакие не входит:
Там на него и не смотрят. Всеми теперь помыкает
Кардинал Ненасытный — всю себе власть он загреб там —
Видный и пылкий мужчина такой, и скор на решенья.
Любит девицу одну; я с нею знаком — и она-то
Просьбу ему поднесет, а ей захотеть только стоит —
Все вверх дном повернется. А Партия — писарь? тот знает
Толк в монетах и древних, и новых. При нем проживает
Многослышка-помощник. Вот так придворный! Нотариус
Венден есть там, бакалавр обоих прав, и когда он
Год лишь прослужит на месте, то лихо в письме натореет.
Есть там двое судей — один Монетой зовется,
И Динарьем — другой: что скажут, то и случится.
Так-то деется в Риме много проказ и проделок;
Папа о них и не знает: было б друзей только больше!
Ведь они и прощают грехи, и с народов проклятья
Церкви снимают. Будьте ж покойны, дядюшка милый!
Знает король уж давно, что я не дам вас в обиду;
Выведу вас на дорогу — уж вы на меня положитесь.
Пусть он подумает только, как много есть лиц, состоящих
С нами в тесном родстве и ему на совете полезных.
Это вам много поможет, как ни пойди ваше дело».
Лис ему отвечал: «Вы много меня ободрили:
Этого я не забуду, лишь бы спастись удалось мне».
Тут они оба простились. Рейнеке с Гримбартом вместе
Прямо пошел ко двору, где зло на него умышляли.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2025. Произведения русской и зарубежной классической литературы бесплатно, полностью и без регистрации.
Обратная связь