Весна в разгаре.
Убрались в усадьбе с посевом и принялись за разные междупарочные работы: крыши чинят, навоз из дворов вывозят, запружают плотину.
Грязь в усадьбе и при везде невылазная. А там, подальше, глаз ласкает зеленое поле, где сухо, где молодые всходы веселят душу.
Внизу, у пруда, сейчас за усадьбой, кипит работа: в бане — бабы, на плотине сваи бьют человек 20 крестьян, да десятка два татар разбились табором на другой стороне, взяв с подряда земляную работу по устройству плотины.
Новый прудок только что перехвачен. Через канавку доски переброшены, на доске и возле десяток-другой ребятишек радуются и прыгают.
Взбежал за другими на доску трехлетний Архип, бутуз, сын работника и стряпки, не удержался и упал в воду.
И воды-то по горло Архипке и народу кругом видимо-невидимо, а вытащить Архипку некому.
Видели даже, как два раза вынырнул из-под воды было Архипка, но кто видел, так и не добрались.
А кругом, на берегу, сбился народ и никто не решается лезть в пруд за ним.
А в бане, что тут же, мать Архипки полощет с другими белье и не знает ничего.
Вбежала какая-то девочка и крикнула ей:
— А Архипка в пруде на дне лежит и не хочет вставать!
Взвизгнула Архипкина мать, выскочила из бани, да как увидела на берегу народ, так и упала.
Прибежали с другой стороны татары. Бежит молодой татарин и кричит:
— Что вы, нехристи, ребенка не спасаете?!
Да, как был, прямо в воду бухнулся,— немножко повыше колен: скоро и нащупал и вытащил Архипку на берег.
Крик, шум,— бросились откачивать. Один кричит так, другой иначе.
— Знай сильней качай, громче всех командует огромный крестьянин...
Светит солнышко, играет в воде, пригревает по весеннему людей, качается и подпрыгивает на рядне от сильных взмахов Архип.
Точно вздохнул даже было, пена изо рта показалась.
— Сильнее!!
Бежит конторщик.
— Что вы делаете, разбойники? Закачаете... Искусственное дыхание надо,— брось качать...
— Еще что? Как брось?!
Новый крик и спор.
А Архип уж холодный.
— Закачали, говорит приехавший фельдшер.
— Я им сказывал же, чуть не плачет конторщик.
Потупились крестьяне.
— Хотели, как лучше... Кто-ж его знал, какое там дыхание...
Воет, голосит мать: желчь сразу разлилась по лицу и не узнаешь ее.
Еще бы не плакать: единственный ребенок. Для него с отцом и жили только, для него работали свою тяжелую работу: вот, дескать, вырастет кормилец ихний. А отца и дома нет: час всего времени, как в город уехал. То-то узнает, как приедет.
Еще утром ехал отец с бочкой на пруд, а Архипка пристал: посади, да посади его на бочку. А отец идет и только ругательски ругает Архипку. Да, видно, не от сердца ругал, потому что только сильнее приставал Архипка, пока отец не усадил баловня верхом на бочку, любовно утерев нос сыну. И сам сел: едет, да бранить Архипку.
— Дай возжи-то! кричит ему в ответ строго Архипка.
Взял возжи и едет, счастливый Архипка: широкий, толстый, как мешечек, набитый мясом.
И в город просился у отца: взял бы,— жил теперь Архипка. Сделали гробик Архипке; лежит он в школе, цветов полевых букет нарвали... Лежит Архипка, как живой: широкое лицо лоснится, мелкий носик втиснулся в пухлые щеки, две складки легли неподвижных на лбу, сдвинуты капризно бровки, точно мамку, по привычке, властно хочет крикнуть. Но рот крепко, крепко стиснут,— чуял, что мамка не поможет — напрягся, всю силу собрал: стиснул губки, как мог, крепко, крепко, да так и застыл навеки, с недетской волей в лице. Приехал батюшка,— отпели и понесли Архипку на кладбище.
Кричит, надрывается мать, далеко отец...
А день еще веселее, играет солнышко и крик птичий так и стоит в воздухе,— весна веселая, дружная, захватила сразу,— и греет, и радует.
Только Архипки нет. Словно и не было его.
© «Онлайн-Читать.РФ»
Обратная связь