В воскресенье на людской играли в карты рабочий Василий, Мишка Коряшонок, Лёкся-подпасок и Артём — огромного роста сутулый мужик с длинным кривым носом. Он был бобыль, безлошадный, весь век в батраках и всё хотел жениться, а девки за него не шли. На днях он стал приглядываться к Дуняше, румяной красивой девушке, смотревшей за молочным хозяйством. Она целый день летала со скотного двора на погребицу, на кухню, гремела узкими цинковыми вёдрами, от неё всегда хорошо пахло парным молоком, и когда шёл снег, то казалось, — на щеках у неё шипели снежинки. Девушка она была смешливая. Артём, где бы он ни был, — вёз ли с гумна мякину, или чистил овцам ясли, — завидев Дуняшу, втыкал вилы и шёл к ней, вышагивая на длинных ногах, как верблюд. Подойдя к Дуняше, снимал шапку и кланялся:
— Здравствуй, Дуня.
— Здравствуй. — Дуняша ставила вёдра, закрывала фартуком рот.
— Всё насчёт молока бегаешь, Дуня?
Тогда Дуняша приседала, — сил не было, смешно, — подхватывала вёдра и по обледенелой тропке в снегу летела на погребицу, бухала вёдра на пол, говорила скороговоркой ключнице Василисе: «Верблюд опять просит, чтобы за него замуж идти, вот, матушки мои, умру!» — и так звонко смеялась — по всему двору было слышно.
Никита пришёл на людскую. Сегодня варили похлёбку из бараньих голов, хорошо пахло бараниной и печёным хлебом. У дверей, где над шайкой висел глиняный рукомойник с носиком, натопали с улицы сырого снегу. У печи на лавке сидел Пахом, чёрные волосы его падали на рябой лоб, на сердитые брови. Он подшивал голенище: осторожно шилом протыкал кожу, отнеся голову, щурился, нацеливался свиной щетинкой на конце дратвы, протыкал и, зажав голенище между колен, тянул дратву за два конца. На Никиту он покосился из-под бровей — очень был сердит: сегодня поругался со стряпухой, — она повесила сушить и прожгла его портянки.
У стола сидели игроки в чистых, по воскресному делу, рубашках, с расчёсанными маслом волосами. Один Артём был в дырявом армяке и нечёсаный? некому за ним было присмотреть, простирать рубашки. Игроки сильно щёлкали липкими, пахучими картами, приговаривая:
— Замирил, да под тебя — десять.
— Замирил, да под тебя ещё полсотни.
— А вот это видел?
— А ты это видел?
— Хлюст.
— Эх!
— Ну, Артём, держись!
— Как так я держись? — говорил Артём, удивлённо глядя в карты. — Неправильно, ошибка.
— Подставляй нос.
Артём брал в каждую руку по карте и закрывал ими глаза.
Василий, рабочий, тремя картами начинал бить с оттяжкой по Артёмину длинному носу. Остальные игроки глядели, считали носы, сердито кричали на Артёма, чтобы он не ворочался.
Никита сел играть и сейчас же проиграл, — ему всыпали пятнадцать носов. В это время Пахом, положив голенище и сапожный инструмент под лавку, сказал сурово:
— Иные бы уж от обедни вернулись, а эти — лба не перекрестили — в карты. Только и глядят скоромное жрать... Степанида, — закричал он, поднимаясь и идя к рукомойнику, — собирай обедать!
На кухне Степанида, стряпуха, с испугу уронила крышку с чугуна. Рабочие собрали карты. Василий, повернувшись в угол, к бумажной, в тараканьих следах, иконке, стал креститься.
Степанида внесла деревянную чашку с бараньими черепами; от них, застилая отвороченное лицо стряпухи, валил пахучий пар. Рабочие молча и серьёзно сели к столу, разобрали ложки. Василий начал резать хлеб длинными ломтями, раздавал каждому по ломтю, потом стукнул по чашке, и началась еда. Вкусна была похлёбка из бараньих голов.
Пахом к столу не сел, взял только ломоть и пошёл опять к печи, на лавку. Стряпуха принесла ему горячей картошки и деревянную солоницу. Он ел постное.
— Портянки, — сказал ей Пахом, осторожно разламывая дымящуюся картошку и окуная половину её в соль, — портянки сожгла, опять-таки ты баба, опять-таки — дура. Вот что...
Никита вышел на двор. День был мглистый. Дул мокрый, тяжёлый ветер. На сером, крупичатом, как соль, снегу желтел проступивший навоз. Навозная, в лужах, заворачивающая к плотине, санная дорога была выше снега. Бревенчатые стены дворов, потемневшие соломенные крыши, голые деревья, большой деревянный некрашеный дом — всё это было серое, чёрное, чёткое.
Никита пошёл к плотине. Ещё издали слышался шум мокрых деревьев, будто вдалеке шумела вода в шлюзах. Качающиеся вершины вётел были закутаны низко летящими рваными облаками. В облаках, среди мотающихся сучьев, взлетали, кружились, кричали горловыми тревожными голосами чёрные птицы.
Никита стоял, задрав голову, раскрыв рот. Эти птицы будто взялись из сырого, густого ветра, будто их нанесло вместе с тучами, и, цепляясь за шумящие вётлы, они кричали о смутном, о страшном, о радостном, — у Никиты захватывало дыхание, билось сердце.
Это были грачи, прилетевшие с первой весенней бурей на старые места, к разорённым гнёздам. Началась весна.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2025. Произведения русской и зарубежной классической литературы бесплатно, полностью и без регистрации.
Обратная связь