и последняя, в которой говорится о болезни Дон-Кихота, дословно приводится его завещание и описывается его кончина.
Так как ничто в этом мире не вечно, и все, имеющее начало, имеет и конец, а Дон-Кихот не пользовался от небес преимуществом быть исключением из общего правила, то и его жизни наступил конец. Это случилось как раз в то время, когда он менее всего ожидал.
Вследствие ли безысходной грусти, в которую повергла его последняя неудача, или по другой какой-либо причине, но рыцарь внезапно заболел изнурительною лихорадкой, продержавшею его в постели целую неделю. Во все это время его друзья приходили к нему по нескольку раз в день, а Санчо почти совсем не отходил от него. Предполагая, что главною причиной его болезни были нравственные страдания, овладевшие им после его поражения, и гибель надежды увидеть Дульцинею Тобосскую, священник, бакалавр и цирюльник старались всеми силами утешить его.
— Поправляйтесь и вставайте, — говорил бакалавр. — Как только вы выздоровеете, мы начнем превращаться в пастухов. Ради этого случая я уже и эклогу одну сочинил, совсем во вкусе аркадских пастушков, и приобрел двух овчарок для охраны нашего будущего стада.
В том же духе говорили священник и цирюльник, но состояние больного от этого не улучшалось. Пригласили врача. Последний пощупал у Дон Кихота пульс, покачал головою и посоветовал друзьям больного позаботиться о спасении его души, так как об исцелении тела нечего было и думать. Твердо и спокойно выслушал Дон-Кихот свой смертный приговор, а что касается Санчо, экономки и племянницы, то они предались такому отчаянию, точно больной уже лежал на столе. Врач подтвердил догадку друзей больного, что его сводит в могилу тайная скорбь.
Желая отдохнуть, Дон-Кихот попросил всех удалиться из его спальни. После этого он спал так крепко и долго, что Санчо и женщины начали бояться, как бы он не отошел в лучший мир, не придя в сознание. Однако он проснулся и громко воскликнул:
— Да будет благословен Бог, озаряющий меня в эту минуту Своею благодатью! Безгранично Его милосердие, и грехи наши не могут ни удалить его от нас ни умалить его!..
— Дядя, что это вы говорите о небесном милосердии и о земных грехах? — спросила поспешившая к больному вместе с экономкой племянница, удивляясь, что Дон-Кихот вдруг заговорил о том, чего раньше никогда не касался.
— Дитя мое, — ответил Дон-Кихот, — я говорю о том милосердии, которое Всевышний проявляет в эту минуту относительно меня, забывая мои прегрешения. Я чувствую, как светлеет мой рассудок, как освобождается от тумана рыцарских книг, бывших моим любимым чтением. Я постигаю теперь всю пустоту и лживость их и сожалею только, что мне не остается уже времени прочесть что-либо другое, полезное для ума и души... Дитя мое, я чувствую приближение своих последних минут и, отходя от сего мира, не желал бы оставить по себе память, как о сумасшедшем... Я был безумцем, но не хочу, чтобы смерть моя служила лишним доказательством моего безумия... Позови, пожалуйста, моих добрых друзей, священника, бакалавра и цирюльника; скажи им, что я желаю исповедаться и написать свое завещание.
Когда друзья собрались, Дон-Кихот сказал им:
— Дорогие друзья мои, поздравьте меня: вы видите теперь перед собою не странствующего рыцаря Дон-Кихота Ламанчского, а обыкновенного гидальго дона Алонзо Квизада, прозванного «Добрым» за его кроткий нрав. С этой минуты я отъявленный враг Амадиса Галльского и всего его потомства, в смысле странствующего рыцарства. Я теперь ненавижу бессмысленные истории этого рыцарства и ясно вижу все зло, причиненное мне чтением этих небылиц. Просветленный милостью Божиею при моем последнем издыхании, я громогласно объявляю это перед всем миром.
Слушая больного, все подумали, что он переходит к какому-нибудь новому безумию, поэтому Самсон Караско воскликнул:
— Сеньор Дон-Кихот, побойтесь Бога! Теперь, когда, наверное, известно, что несравненная Дульцинея Тобосская разочарована, когда мы все готовы сделаться пастухами и проводить свою жизнь на лоне природы, сочиняя и распевая в честь наших дам стихи, вы вдруг выражаете намерение покинуть нас вновь и сделаться отшельником... Ради Бога, придите в себя и оставьте свои мрачные мысли!
— Конечно, бросьте вы весь этот вздор... — начал было цирюльник, но Дон-Кихот перебил его и с горечью сказал:
— Вздор, который — увы! — наполнил всю мою жизнь, я, действительно, хочу бросить... Да, этот вздор испортил мою жизнь, и я благодарю Бога за то, что хоть перед смертью Он дает мне возможность немного оправдать и очистить себя от этой скверны... Друзья мои, я чувствую, что приближаюсь к дверям вечности, и думаю, что теперь не время шутить. Прошу мою племянницу позвать нотариуса, чтобы составить духовное завещание мое. А вас, отец мой, — добавил он, обращаясь к священнику, — прошу исповедать меня.
Все ушли, кроме священника, который остался принять исповедь умирающего. Теперь никто уже более не сомневался, что к Дон-Кихоту возвратился рассудок и что больной расстается с жизнью, искренно раскаявшись в своих заблуждениях.
Санчо и женщины плакали навзрыд, окончательно убедившись, что не осталось никакой надежды на выздоровление дорогого больного.
По окончании исповеди священник вошел в ту комнату, где сидели остальные друзья Дон-Кихота, вместе с его экономкой, племянницей, Санчо и нотариусом, и торжественно проговорил:
— Алонзо Квизада возвращен рассудок, но зато гаснет его жизнь. Идите к нему все: он желает сделать свое последнее распоряжение.
Эти слова усилили ручьи слез, источаемых глазами племянницы и экономки Дон-Кихота и верного слуги его, Санчо Панцы. Им всем было страшно жаль больного, который, будучи сначала Алонзо Квизада Добрым и сделавшись потом странствующим рыцарем Дон-Кихотом Ламанчским, всегда отличался своим прекрасным характером, а поэтому был искренно любим не только близкими к нему лицами, но и каждым, знавшим его.
После вступительных слов духовной нотариус, под диктовку умирающего, написал следующее:
«Прошу все мои деньги, находящиеся у Санчо Панцы, которого я во время моего сумасшествия держал при себе в качестве оруженосца, оставить у него, в вознаграждение за его услуги, и да хранит его Бог. Если во время моего сумасшествия я доставил ему возможность обладать мнимым островом, то теперь, когда я просветлел умом, я сделал бы его, если бы только мог, обладателем целого царства, так как он вполне заслуживает этого своим простодушием, правдивостью и верностью... — Тут Дон-Кихот прервал свою диктовку и обратился к Санчо: — Друг мой, прости мне, что, увлекшись мечтой о странствующем рыцарстве, я, в порыве безумства, увлек и тебя и выставил на показ людям таким же безумным, каким был сам.
— Дорогой господин мой, — отвечал Санчо, обливаясь слезами, — не умирайте, ради Бога поживите с нами подольше... Верьте мне: величайшая глупость, какую можно сделать на свете, это — убивать самого себя, предавшись безвыходному унынию... Встаньте, пересильте себя, не думайте ни о чем грустном... Мы сделаемся с вами пастухами и будем бродить по полям и лугам... Наверное, мы тогда увидим спрятавшуюся где-нибудь за кустом разочарованную Дульцинею, — чтоб ей было пусто!.. — Если вас убивает мысль о вашем поражении — сложите вину на меня: скажите, что вас свалили с коня только потому, что я дурно оседлал его... Разве вы не читали в своих книгах, что рыцарям не в диковинку побеждать друг друга, и что тот, который был побежден сегодня, завтра сам может победить своего победителя?
— Санчо говорит правду! — подхватил Самсон Караско. — Действительно...
— Полноте, друзья мои, — перебил Дон-Кихот. — Я был сумасшедшим, теперь же рассудок мне возвращен. Я был когда-то Дон-Кихотом Ламанчским, а теперь, повторяю, вы видите во мне уже не Дон-Кихота, а Алонзо Квизада. Пусть же мое чистосердечное раскаяние возвратит мне ваше прежнее уважение... Сеньор нотариус, прошу вас продолжать и написать еще следующее: «Завещаю все мое движимое и недвижимое имущество находящейся при мне племяннице моей Антонии Квизада и прошу передать ей его по уплате всех сумм, отказанных мною разным лицам, начиная с уплаты жалованья моей домоправительнице за все время её службы у меня, и двадцати червонцев, которые я дарю ей в награду за её верную службу. Душеприказчиками моими я назначаю находящихся здесь местного священника и бакалавра Самсона Караско. Желаю, чтобы будущий муж племянницы моей Антонии Квизада не имел и понятия о рыцарских книгах. Если же она выйдет замуж, вопреки моему желанию, за человека читающего эти зловредные книги, то считать ее лишенною наследства, и все мое имущество передать в распоряжение моих душеприказчиков, которым предоставляю право распорядиться им по своему усмотрению. Умоляю также моих душеприказчиков, если им придется когда-нибудь встретить человека, написавшего книгу под заглавием: «Вторая часть Дон-Кихота Ламанчского», убедительно попросить его от моего имени простить мне, что я неумышленно доставил ему повод написать столько вздора. Пусть они скажут ему, что я глубоко сожалел об этом в свой смертный час».
Когда духовная была подписана и скреплена печатью, Дон-Кихот, совершенно истощенный, лишился чувств. Ему поспешили подать помощь, но она оказалась напрасною: он оставался в состоянии обморока почти целых три дня. Несмотря на уныние, царствовавшее в доме умирающего, племянница его, однако, кушала с обыкновенным своим аппетитом; экономка и Санчо тоже не слишком убивались: ожидание скорого наследства подавило в их сердцах то сожаление, которое они должны были чувствовать при мысли о благородном человеке, который скоро должен был их покинуть навсегда.
Наконец Дон-Кихот, исполнив последний христианский долг и послав не одно проклятие рыцарским книгам, тихо скончался.
Впоследствии нотариус говорил, что он никогда не слыхал, чтобы какой-нибудь странствующий рыцарь умер такою христианскою смертью, как Дон-Кихот, отошедший в вечность среди изъявлений искренней печали всех окружавших его.
Священник попросил нотариуса формально засвидетельствовать, что гидальго Алонзо Квизада, прозванный Добрым и сделавшийся известным под именем Дон-Кихота Ламанчского, перешел из жизни земной к жизни вечной. Священник находил это свидетельство необходимым для того, чтобы лишить возможности какого-нибудь самозваного Сида Гамета Бен-Энгели воскресить Дон-Кихота и нагородить о нем нового вздору.
Таков был конец знаменитого доблестного рыцаря Дон-Кихота Ламанчского. Сид Гамет Бен-Энгели не упоминает о точном месте его рождения — вероятно, с целью заставить все города и местечки Ламанча оспаривать друг у друга великую честь считаться его родиной, подобно тому, как семь городов спорили из-за места рождения Гомера.
Не будем говорить о печали Санчо и домашних Дон-Кихота; обойдем молчанием и своеобразные эпитафии, сочиненные его друзьями в память умершего; упомянем только о той, которая вышла из-под пера бакалавра Самсона Караско и была высечена на могильной плите Дон-Кихота. Вот эта эпитафия:
«Здесь лежит прах бесстрашного гидальго, которого не могла ужаснуть даже сама смерть, раскрывая перед ним двери могилы. Не страшась никого в этом мире, который изумлялся ему, он жил как безумец и умер как мудрец».
Здесь Сид Гамет Бен-Энгели говорит, что, положив свое перо, он невольно воскликнул, обращаясь к этому орудию изложения самых глубоких и самых глупых мыслей:
«О, перо мое! Отныне ты будешь лежать на своей медной подставке и пролежишь там многие века, если только не возьмет тебя в руки и не осквернит этим какой-нибудь бездарный писака, мнящий себя историком. Но прежде, чем он прикоснется к тебе, ты скажи ему: «Остановись, безумец, да не коснется меня ничья рука! То, что совершено мною, да не повторится больше никогда!»
«Да, для одного меня родился Дон-Кихот, как я родился для него! Он умел действовать, а я умел описывать его действия. Мы составляли с ним одно тело и одну нераздельную душу, наперекор тому самозваному писаке, который дерзнул, а быть может и еще дерзнет описывать своим грубым, дурно очиненным пером похождения моего славного рыцаря. Эта тяжесть не по его плечам; эта работа не для его неповоротливого ума. Пусть он не тревожит усталых и уже истлевающих костей Дон-Кихота и не вызывает его из могилы для новых подвигов. Довольно и совершенных им во время жизни, чтобы осмеять странствующих рыцарей. Его похождения и так доставили громадное удовольствие всем, до кого доходила весть о них. Исполнив мою просьбу, ты исполнишь свой долг и подашь благой совет желающему сделать зло самому себе; а что касается меня, то я буду чувствовать себя счастливым и буду гордиться сознанием, что с твоею помощью я собрал с этого произведения те плоды, которых ожидал. Единственным моим желанием при написании этой книги было, повторяю, — предать общему посмеянию сумасбродно лживые рыцарские повести. Пораженные насмерть истинною историей моего Дон-Кихота, они уже еле тащатся, того и гляди упадут и уже не поднимутся вовеки. Прощай, мое перо, мой милый товарищ и сотрудник!»
Прощай и ты, дорогой читатель! Не поминай меня лихом и помни мой завет: никогда не читай и не слушай того, что способно погубить твою душу и искалечить твой ум.
КОНЕЦ
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2025. Произведения русской и зарубежной классической литературы бесплатно, полностью и без регистрации.
Обратная связь