ГлавнаяВ. В. МаяковскийПро это

I

Баллада Редингской тюрьмы

Стоял — вспоминаю. Был этот блеск. И это тогда называлось Невою.
Маяковский, «Человек». (13 лет работы, т. 2, стр. 77)

О балладе и о балладах

Немолод очень лад баллад,
но если слова болят
и слова говорят про то, что болят,
молодеет и лад баллад.
Лубянский проезд.
        Водопьяный.
              Вид
вот.
  Вот
    фон.
В постели она.
      Она лежит.
Он.
  На столе телефон.

В постели она, она лежит, — он. На столе телефон. Иллюстрация к поэме В. Маяковского «Про это». Фото-монтаж конструктивиста Родченко, 1923

«Он» и «она» баллада моя.
Не страшно нов я.
Страшно то,
     ч то «он» — это я
и то, что «она» —
        моя.
При чем тюрьма?
        Рождество.
            Кутерьма.
Без решеток окошки домика!
Это вас не касается.
         Говорю — тюрьма.
Стол.
    На столе соломинка.


По кабелю пущен номер

Тронул еле — волдырь на теле.
Трубку из рук вон.
Из фабричной марки —
две стрелки яркие
омолниили телефон.
Соседняя комната.
        Из соседней
              сонно:
— Когда это?
      Откуда это живой поросенок? —
Звонок от ожогов уже визжит,
добела раскален аппарат.
Больна она!
     Она лежит!
Беги!
   Скорей!
      Пора!
Мясом дымясь, сжимаю жжение.
Моментально молния телом забегала.
Стиснул миллион вольт напряжения.
Ткнулся губой в телефонное пекло.
Дыры
   сверля
      в доме,
взмыв
   Мясницкую
        пашней,
рвя
  кабель,
     номер
пулей
   летел
     барышне.
Смотрел осовело барышнин глаз —
под праздник работай за двух.
Красная лампа опять зажглась.
Позвонила!
     Огонь потух.
И вдруг
    как по лампам пошло́ куролесить,
вся сеть телефонная рвется на нити.
— 67–10!
Соедините! —
В проулок!
     Скорей!
        Водопьяному в тишь!
Ух!
  А то с электричеством станется —
под Рождество
      на воздух взлетишь
со всей
    со своей
        телефонной
            станцией.
Жил на Мясницкой один старожил.
Сто лет после этого жил —
про это лишь —
        сто лет! —
говаривал детям дед.
— Было — суббота…
         под воскресенье…
Окорочок…
     Хочу, чтоб дешево…
Как вдарит кто-то!..
         Землетрясенье…
Ноге горячо…
      Ходун — подошва!.. —
Не верилось детям,
        чтоб так-то
            да там-то.
Землетрясенье?
        Зимой?
           У почтамта?!


Телефон бросается на всех

Протиснувшись чудом сквозь тоненький шнур,
раструба трубки разинув оправу,
погромом звонков громя тишину,
разверг телефон дребезжащую лаву.
Это визжащее,
      звенящее это
пальнуло в стены,
        старалось взорвать их.
Звоночинки
      тыщей
         от стен
            рикошетом
под стулья закатывались
           и под кровати.
Об пол с потолка звоно́чище хлопал.
И снова,
     звенящий мячище точно,
взлетал к потолку, ударившись о́б пол,
и сыпало вниз дребезгою звоночной.
Стекло за стеклом,
        вьюшку за вьюшкой
тянуло
    звенеть телефонному в тон.
Тряся
   ручоночкой
        дом-погремушку,
тонул в разливе звонков телефон.


Секундантша

От сна
    чуть видно —
         точка глаз
иголит щеки жаркие.
Ленясь, кухарка поднялась,
идет,
   кряхтя и харкая.
Моченым яблоком она.
Морщинят мысли лоб ее.
— Кого?
    Владим Владимыч?!
            А! —
Пошла, туфлёю шлепая.
Идет.
   Отмеряет шаги секундантом.
Шаги отдаляются…
        Слышатся еле…
Весь мир остальной отодвинут куда-то,
лишь трубкой в меня неизвестное целит.


Просветление мира

Застыли докладчики всех заседаний,
не могут закончить начатый жест.
Как были,
     рот разинув,
           сюда они
смотрят на Рождество из Рождеств.
Им видима жизнь
        от дрязг и до дрязг.
Дом их —
     единая будняя тина.
Будто в себя,
      в меня смотрясь,
ждали
    смертельной любви поединок.
Окаменели сиренные рокоты.
Колес и шагов суматоха не вертит.
Лишь поле дуэли
        да время-доктор
с бескрайним бинтом исцеляющей смерти.
Москва —
     за Москвой поля примолкли.
Моря —
    за морями горы стройны.
Вселенная
     вся
      как будто в бинокле,
в огромном бинокле (с другой стороны).
Горизонт распрямился
           ровно-ровно.
Тесьма.
    Натянут бичевкой тугой.
Край один —
      я в моей комнате,
ты в своей комнате — край другой.
А между —
     такая,
        какая не снится,
какая-то гордая белой обновой,
через вселенную
        легла Мясницкая
миниатюрой кости слоновой.
Ясность.
    Прозрачнейшей ясностью пытка.
В Мясницкой
      деталью искуснейшей выточки
кабель
    тонюсенький —
           ну, просто нитка!
И всё
   вот на этой вот держится ниточке.


Дуэль

Раз!
   Трубку наводят.
         Надежду
брось.
   Два!
     Как раз
остановилась,
      не дрогнув,
           между
моих
   мольбой обволокнутых глаз.
Хочется крикнуть медлительной бабе:
— Чего задаетесь?
        Стоите Дантесом.
Скорей,
    скорей просверлите сквозь кабель
пулей
   любого яда и веса. —
Страшнее пуль —
        оттуда
           сюда вот,
кухаркой оброненное между зевот,
проглоченным кроликом в брюхе удава
по кабелю,
     вижу,
        слово ползет.
Страшнее слов —
        из древнейшей древности,
где самку клыком добывали люди еще,
ползло
    из шнура —
         скребущейся ревности
времен троглодитских тогдашнее чудище.

Ползло из шнура — скребущейся ревности времен троглодитских тогдашнее чудище. Иллюстрация к поэме В. Маяковского «Про это». Фото-монтаж конструктивиста Родченко, 1923

А может быть…
        Наверное, может!
Никто в телефон не лез и не лезет,
нет никакой троглодичьей рожи.
Сам в телефоне.
        Зеркалюсь в железе.
Возьми и пиши ему ВЦИК циркуляры!
Пойди — эту правильность с Эрфуртской сверь!
Сквозь первое горе
        бессмысленный,
               ярый,
мозг поборов,
      проскребается зверь.


Что может сделаться с человеком!

Красивый вид.
      Товарищи!
           Взвесьте!
В Париж гастролировать едущий летом,
поэт,
   почтенный сотрудник «Известий»,
царапает стул когтём из штиблета.
Вчера человек —
        единым махом
клыками свой размедведил вид я!
Косматый.
     Шерстью свисает рубаха.
Тоже туда ж!?
      В телефоны бабахать!?
К своим пошел!
        В моря ледовитые!


Размедвеженье

Медведем,
     когда он смертельно сердится,
на телефон
     грудь
        на врага тяну.
А сердце
глубже уходит в рогатину!
Течет.
   Ручьища красной меди.
Рычанье и кровь.
        Лакай, темнота!
Не знаю,
     плачут ли,
         нет медведи,
но если плачут,
        то именно так.
То именно так:
      без сочувственной фальши
скулят,
    заливаясь ущельной длиной.
И именно так их медвежий Бальшин,
скуленьем разбужен, ворчит за стеной.
Вот так медведи именно могут:
недвижно,
     задравши морду,
            как те,
повыть,
    извыться
        и лечь в берлогу,
царапая логово в двадцать когтей.
Сорвался лист.
        Обвал.
           Беспокоит.
Винтовки-шишки
        не грохнули б враз.
Ему лишь взмедведиться может такое
сквозь слезы и шерсть, бахромящую глаз.


Протекающая комната

Кровать.
     Железки.
         Барахло одеяло.
Лежит в железках.
        Тихо.
           Вяло.
Трепет пришел.
      Пошел по железкам.
Простынь постельная треплется плеском.
Вода лизнула холодом ногу.
Откуда вода?
      Почему много?
Сам наплакал.
      Плакса.
         Слякоть.
Неправда —
      столько нельзя наплакать.
Чёртова ванна!
      Вода за диваном.
Под столом,
        за шкафом вода.
С дивана,
     сдвинут воды задеваньем,
в окно проплыл чемодан.
Камин…
    Окурок…
        Сам кинул.
Пойти потушить.
        Петушится.
            Страх.
Куда?
   К какому такому камину?
Верста.
    За верстою берег в кострах.
Размыло всё,
      даже запах капустный
с кухни
    всегдашний,
         приторно сладкий.
Река.
   Вдали берега.
         Как пусто!
Как ветер воет вдогонку с Ладоги!
Река.
   Большая река.
        Холодина.
Рябит река.
     Я в середине.
Белым медведем
        взлез на льдину,
плыву на своей подушке-льдине.
Бегут берега,
      за видом вид.
Подо мной подушки лед.
С Ладоги дует.
      Вода бежит.
Летит подушка-плот.
Плыву.
    Лихорадюсь на льдине-подушке.
Одно ощущенье водой не вымыто:
я должен
    не то под кроватные дужки,
не то
   под мостом проплыть под каким-то.
Были вот так же:
        ветер да я.
Эта река!..
     Не эта.
        Иная.
Нет, не иная!
      Было —
           стоял.
Было — блестело.
        Теперь вспоминаю.
Мысль растет.
      Не справлюсь я с нею.
Назад!
    Вода не выпустит плот.
Видней и видней…
        Ясней и яснее…
Теперь неизбежно…
         Он будет!
              Он вот!!!


Человек из-за 7-ми лет

Волны устои стальные моют.
Недвижный,
      страшный,
           упершись в бока
столицы,
     в отчаяньи созданной мною,
стоит
   на своих стоэтажных быках.
Небо воздушными скрепами вышил.
Из вод феерией стали восстал.
Глаза подымаю выше,
         выше…
Вон!
   Вон —
         опершись о перила моста̀…
Прости, Нева!
      Не прощает,
              гонит.
Сжалься!
     Не сжалился бешеный бег.
Он!
   Он —
     у небес в воспаленном фоне,
прикрученный мною, стоит человек.
Стоит.
    Разметал изросшие волосы.
Я уши лаплю.
      Напрасные мнешь!
Я слышу
     мой,
      мой собственный голос.
Мне лапы дырявит голоса нож.

Я уши лаплю — напрасные мнешь! Я слышу мой, мой собственный голос. Мне лапы дырявит голоса нож. Иллюстрация к поэме В. Маяковского «Про это». Фото-монтаж конструктивиста Родченко, 1923

Мой собственный голос —
           он молит,
               он просится:
— Владимир!
      Остановись!
            Не покинь!
Зачем ты тогда не позволил мне
              броситься!
С размаху сердце разбить о быки?
Семь лет я стою.
         Я смотрю в эти воды,
к перилам прикручен канатами строк.
Семь лет с меня глаз эти воды не сводят.
Когда ж,
    когда ж избавления срок?
Ты, может, к ихней примазался касте?
Целуешь?
     Ешь?
      Отпускаешь брюшко?
Сам
   в ихний быт,
        в их семейное счастье
наме́реваешься пролезть петушком?!
Не думай! —
      Рука наклоняется вниз его.
Грозится
     сухой
        в подмостную кручу.
— Не думай бежать!
         Это я
            вызвал.
Найду.
   Загоню.
      Доконаю.
           Замучу!
Там,
   в городе,
      праздник.
           Я слышу гром его.
Так что ж!
     Скажи, чтоб явились они.
Постановленье неси исполкомово.
Му̀ку мою конфискуй,
         отмени.
Пока
   по этой
      по Невской
           по глуби
спаситель-любовь
        не придет ко мне,
скитайся ж и ты,
        и тебя не полюбят.
Греби!
    Тони меж домовьих камней! —


Спасите!

Стой, подушка!
      Напрасное тщенье.
Лапой гребу —
      плохое весло.
Мост сжимается.
        Невским течением
меня несло,
     несло и несло.
Уже я далёко.
      Я, может быть, за́ день.
За де́нь
    от тени моей с моста.
Но гром его голоса гонится сзади.
В погоне угроз паруса распластал.
— Забыть задумал невский блеск?!
Ее заменишь?!
      Некем!
По гроб запомни переплеск,
плескавший в «Человеке». —
Начал кричать.
      Разве это осилите?!
Буря басит —
      не осилить вовек.
Спасите! Спасите! Спасите! Спасите!
Там
   на мосту
      на Неве
         человек!

Следующая страница →


← 1 стр. Про это 3 стр. →
Страницы: 1  2  3  4
Всего 4 страниц


© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2025. Произведения русской и зарубежной классической литературы бесплатно, полностью и без регистрации.
Обратная связь